Лев Николаевич Толстой Детство Глава I. УЧИТЕЛЬ КАРЛ ИВАНЫЧ 12 августа 18..., ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра — Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой — из сахарной бумаги на палке — по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать. «Положим, — думал я, — я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володи ной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, — прошептал я, — как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает... противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка — какие противные!» В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом приятном расположении духа повернулся к нам. — Auf, Kinder, auf!.. s'ist Zeit. Die Mutter ust schon im Saal[1. - Вставать, дети, вставать!.. пора. Мама уже в зале], — крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. — Nun, nun, Faulenzer![2. - Ну, ну, ленивец!] — говорил он. Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха. «Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем подумать!» Мне было досадно и на самого себя и на Карла Иваныча, хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены. — Ach, lassen sie[3. - Ах, оставьте], Карл Иваныч! — закричал я со слезами на глазах, высовывая голову из-под подушек. Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли я чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что плачу оттого, что видел дурной сон, — будто maman умерла и ее несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины. Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не оставляли меня. Вошел дядька Николай — маленький, чистенький человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь. Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками. При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой, улыбаясь, говорил: — Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться. Я совсем развеселился. — Sind sie bald fertig?[4. - Скоро вы будете готовы?] — послышался из классной голос Карла Иваныча. Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке приглаживая мокрые волосы, явился на его зов. Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери были две полочки: одна — наша, детская, другая — Карла Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги — учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два больших тома «Histoire des voyages»[5. - История путешествий], в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом пошли длинные, толстые, большие и маленькие книги, — корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об унавоживании огородов под капусту — без переплета, один том истории Семилетней войны — в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч большую часть своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое зрение; но, кроме этих книг и «Северной пчелы», он ничего не читал. В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это — кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света. Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы. Он сидит подле столика, на котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке он держит книгу, другая покоится на ручке кресел; подле него лежат часы с нарисованным егерем на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы на лоточке. Все это так чинно, аккуратно лежит на своем месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Карла Иваныча совесть чиста и душа покойна. Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем. Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю, — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber[6. - Милый] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган. На другой стене висели ландкарты, все почти изорванные, но искусно подкленные рукою Карла Иваныча. На третьей стене, в середине которой была дверь вниз, с одной стороны висели две линейки: одна — изрезанная, наша, другая — новенькая, собственная, употребляемая им более для поощрения, чем для линевания; с другой — черная доска, на которой кружками отмечались наши большие проступки и крестиками — маленькие. Налево от доски был угол, в который нас ставили на колени. Как мне памятен этот угол! Помню заслонку в печи, отдушник в этой заслонке и шум, который он производил, когда его поворачивали. Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх хуже всякого наказания. Оглянешься на Карла Иваныча, — а он сидит себе с книгой в руке и как будто ничего не замечает. В середине комнаты стоял стол, покрытый оборванной черной клеенкой, из-под которой во многих местах виднелись края, изрезанные перочинными ножами. Кругом стола было несколько некрашеных, но от долгого употребления залакированных табуретов. Последняя стена была занята тремя окошками. Вот какой был вид из них: прямо под окнами дорога, на которой каждая выбоина, каждый камешек, каждая колея давно знакомы и милы мне; за дорогой — стриженая липовая аллея, из-за которой кое-где виднеется плетеный частокол; через аллею виден луг, с одной стороны которого гумно, а напротив лес; далеко в лесу видна избушка сторожа. Из окна направо видна часть террасы, на которой сиживали обыкновенно большие до обеда. Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, Бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки. Карл Иваныч снял халат, надел синий фрак с возвышениями и сборками на плечах, оправил перед зеркалом свой галстук и повел нас вниз — здороваться с матушкой. Глава II. MAMAN Матушка сидела в гостиной и разливала чай; одной рукой она придерживала чайник, другою — кран самовара, из которого вода текла через верх чайника на поднос. Но хотя она смотрела пристально, она не замечала этого, не замечала и того, что мы вошли. Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в воображении черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их. Это слезы воображения. Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только ее карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь, родинка на шее, немного ниже того места, где вьются маленькие волосики, шитый и белый воротничок, нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал; но общее выражение ускользает от меня. Налево от дивана стоял старый английский рояль; перед роялем сидела черномазенькая моя сестрица Любочка и розовенькими, только что вымытыми холодной водой пальчиками с заметным напряжением разыгрывала этюды Clementi. Ей было одиннадцать лет; она ходила в коротеньком холстинковом платьице, в беленьких, обшитых кружевом, панталончиках и октавы могла брать только arpeggio[7. - арпеджо — звуки аккорда, следующие один за другим]. Подле нее, вполуоборот, сидела Марья Ивановна в чепце с розовыми лентами, в голубой кацавейке и с красным сердитым лицом, которое приняло еще более строгое выражение, как только вошел Карл Иваныч. Она грозно посмотрела на него и, не отвечая на его поклон, продолжала, топая ногой, считать: «Un, deux, trois, un, deux, trois»[8. - Раз, два, три, раз, два, три], — еще громче и повелительнее, чем прежде. Карл Иваныч, не обращая на это ровно никакого внимания, по своему обыкновению, с немецким приветствием подошел прямо к ручке матушки. Она опомнилась, тряхнула головкой, как будто желая этим движением отогнать грустные мысли, подала руку Карлу Иванычу и поцеловала его в морщинистый висок, в то время как он целовал ее руку. — Ich danke, lieber[9. - Благодарю, милый] Карл Иваныч, — и, продолжая говорить по-немецки, она спросила: — Хорошо ли спали дети? Карл Иваныч был глух на одно ухо, а теперь от шума за роялем вовсе ничего не слыхал. Он нагнулся ближе к дивану, оперся одной рукой о стол, стоя на одной ноге, и с улыбкой, которая тогда мне казалась верхом утонченности, приподнял шапочку над головой и сказал: — Вы меня извините, Наталья Николаевна? Карл Иваныч, чтобы не простудить своей голой головы, никогда не снимал красной шапочки, но всякий раз, входя в гостиную, спрашивал на это позволения. — Наденьте, Карл Иваныч... Я вас спрашиваю, хорошо ли спали дети? — сказала maman, подвинувшись к нему и довольно громко. Но он опять ничего не слыхал, прикрыл лысину красной шапочкой и еще милее улыбался. — Постойте на минутку, Мими, — сказала maman Марье Ивановне с улыбкой, — ничего не слышно. Когда матушка улыбалась, как ни хорошо было ее лицо, оно делалось несравненно лучше, и кругом все как будто веселело. Если бы в тяжелые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы не знал, что такое горе. Мне кажется, что в одной улыбке состоит то, что называют красотою лица: если улыбка прибавляет прелести лицу, то лицо прекрасно; если она не изменяет его, то оно обыкновенно; если она портит его, то оно дурно. Поздоровавшись со мною, maman взяла обеими руками мою голову и откинула ее назад, потом посмотрела пристально на меня и сказала: — Ты плакал сегодня? Я не отвечал. Она поцеловала меня в глаза и по-немецки спросила: — О чем ты плакал? Когда она разговаривала с нами дружески, она всегда говорила на атом языке, который знала в совершенстве. — Это я во сне плакал, maman, — сказал я, припоминая со всеми подробностями выдуманный сон и невольно содрогаясь при этой мысли. Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о сне. Поговорив еще о погоде, — разговор, в котором приняла участие и Мими, — maman положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, стала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна. — Ну, ступайте теперь к папа, дети, да скажите ему, чтобы он непременно ко мне зашел, прежде чем пойдет на гумно. Музыка, считанье и грозные взгляды опять начались, а мы пошли к папа. Пройдя комнату, удержавшую еще от времен дедушки название официантской, мы вошли в кабинет. Глава III. ПАПА Он стоял подле письменного стола и, указывая на какие-то конверты, бумаги и кучки денег, горячился и с жаром толковал что-то приказчику Якову Михайлову, который, стоя на своем обычном месте, между дверью и барометром, заложив руки за спину, очень быстро и в разных направлениях шевелил пальцами. Чем больше горячился папа, тем быстрее двигались пальцы, и наоборот, когда папа замолкал, и пальцы останавливались; но когда Яков сам начинал говорить, пальцы приходили в сильнейшее беспокойство и отчаянно прыгали в разные стороны. По их движениям, мне кажется, можно бы было угадывать тайные мысли Якова; лицо же его всегда было спокойно — выражало сознание своего достоинства и вместе с тем подвластности, то есть: я прав, а впрочем, воля ваша! Увидев нас, папа только сказал: — Погодите, сейчас. И показал движением головы дверь, чтобы кто-нибудь из нас затворил ее. — Ах, Боже мой милостивый! что с тобой нынче, Яков? — продолжал он к приказчику, подергивая плечом (у него была эта привычка). — Этот конверт со вложением восьмисот рублей... Яков подвинул счеты, кинул восемьсот и устремил взоры на неопределенную точку, ожидая, что будет дальше. — ...для расходов по экономии в моем отсутствии. Понимаешь? За мельницу ты должен получить тысячу рублей... так или нет? Залогов из казны ты должен получить обратно восемь тысяч; за сено, которого, по твоему же расчету, можно продать семь тысяч пудов, — кладу по сорок пять копеек, — ты получишь три тысячи; следовательно, всех денег у тебя будет сколько? Двенадцать тысяч... так или нет? — Так точно-с, — сказал Яков. Но по быстроте движений пальцами я заметил, что он хотел возразить; папа перебил его: — Ну, из этих-то денег ты пошлешь десять тысяч в Совет за Петровское. Теперь деньги, которые находятся в конторе, — продолжал папа (Яков смешал прежние двенадцать тысяч и кинул двадцать одну тысячу), — ты принесешь мне и нынешним же числом покажешь в расходе. (Яков смешал счеты и перевернул их, показывая, должно быть, этим, что и деньги двадцать одна тысяча пропадут так же.) Этот же конверт с деньгами ты передаешь от меня по адресу. Я близко стоял от стола и взглянул на надпись. Было написано: «Карлу Ивановичу Мауеру». Должно быть, заметив, что я прочел то, чего мне знать не нужно, папа положил мне руку на плечо и легким движением показал направление прочь от стола. Я не понял, ласка ли это или замечание, на всякий же случай поцеловал большую жилистую руку, которая лежала на моем плече. — Слушаю-с, — сказал Яков. — А какое приказание будет насчет хабаровских денег? Хабаровка была деревня maman. — Оставить в конторе и отнюдь никуда не употреблять без моего приказания. Яков помолчал несколько секунд; потом вдруг пальцы его завертелись с усиленной быстротой, и он, переменив выражение послушного тупоумия, с которым слушал господские приказания, на свойственное ему выражение плутоватой сметливости, подвинул к себе счеты и начал говорить: — Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что, как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и сена. (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа. — Отчего? — А вот изволите видеть: насчет мельницы, так, мельник уже два раза приходил ко мне отсрочки просить и Христом-богом божился, что денег у него нет... да он и теперь здесь: так не угодно ли вам будет самим с ним поговорить? — Что же он говорит? — спросил папа, делая головою знак, что не хочет говорить с мельником. — Да известно что, говорит, что помолу совсем не было, что какие деньжонки были, так все в плотину посадил. Что ж, коли нам его снять, судырь, так опять-таки найдем ли тут расчет? Насчет залогов изволили говорить, так я уже, кажется, вам докладывал, что наши денежки там сели и скоро их получить не придется. Я намедни посылал в город к Ивану Афанасьичу воз муки и записку об этом деле: так они опять-таки отвечают, что и рад бы стараться для Петра Александрыча, но дело не в моих руках, а что, как по всему видно, так вряд ли и через два месяца получится ваша квитанция. Насчет сена изволили говорить, положим, что и продастся на три тысячи... Он кинул на счеты три тысячи и с минуту молчал, посматривая то на счеты, то в глаза папа с таким выражением: «Вы сами видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли его теперь продавать, вы сами изволите знать...» Видно было, что у него еще большой запас доводов; должно быть, поэтому папа перебил его. — Я распоряжений своих не переменю, — сказал он, — но если в получении этих денег действительно будет задержка, то, нечего делать, возьмешь из хабаровских, сколько нужно будет. — Слушаю-с. По выражению лица и пальцев Якова заметно было, что последнее приказание доставило ему большое удовольствие. Яков был крепостной, весьма усердный и преданный человек; он, как и все хорошие приказчики, был до крайности скуп за своего господина и имел о выгодах господских самые странные понятия. Он вечно заботился о приращении собственности своего господина на счет собственности госпожи, стараясь доказывать, что необходимо употреблять все доходы с ее имений на Петровское (село, в котором мы жили). В настоящую минуту он торжествовал, потому что совершенно успел в этом. Поздоровавшись, папа сказал, что будет нам в деревне баклуши бить, что мы перестали быть маленькими и что пора нам серьезно учиться. — Вы уже знаете, я думаю, что я нынче в ночь еду в Москву и беру вас с собою, — сказал он. — Вы будете жить у бабушки, а maman с девочками остается здесь. И вы это знайте, что одно для нее будет утешение — слышать, что вы учитесь хорошо и что вами довольны. Хотя по приготовлениям, которые за несколько дней заметны были, мы уже ожидали чего-то необыкновенного, однако новость эта поразила нас ужасно. Володя покраснел и дрожащим голосом передал поручение матушки. «Так вот что предвещал мне мой сон! — подумал я. — Дай Бог только, чтобы не было чего-нибудь еще хуже». Мне очень, очень жалко стало матушку, и вместе с тем мысль, что мы точно стали большие, радовала меня. «Ежели мы нынче едем, то, верно, классов не будет; это славно! — думал я. — Однако жалко Карла Иваныча. Его, верно, отпустят, потому что иначе не приготовили бы для него конверта... Уж лучше бы век учиться да не уезжать, не расставаться с матушкой и не обижать бедного Карла Иваныча. Он и так очень несчастлив!» Мысли эти мелькали в моей голове; я не трогался с места и пристально смотрел на черные бантики своих башмаков. Сказав с Карлом Иванычем еще несколько слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить собак, с тем чтобы на прощанье выехать после обеда послушать молодых гончих, папа, против моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту. По дороге наверх я забежал на террасу. У дверей, на солнышке, зажмурившись, лежала любимая борзая собака отца — Милка. — Милочка, — говорил я, лаская ее и целуя в морду, — мы нынче едем: прощай! никогда больше не увидимся. Я расчувствовался и заплакал. Глава IV. КЛАССЫ Карл Иваныч был очень не в духе. Это было заметно по его сдвинутым бровям и по тому, как он швырнул свой сюртук в комод, и как сердито подпоясался, и как сильно черкнул ногтем по книге диалогов, чтобы означить то место, до которого мы должны были вытвердить. Володя учился порядочно; я же так был расстроен, что решительно ничего не мог делать. Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen sie her?»[10. - Откуда вы идете?], а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause»[11. - Я иду из кофейни (нем).], — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben sie die Zeitung nicht gelesen?»[12. - Вы не читали газету?]. Когда дошло дело до чистописания, я от слез, падавших на бумагу, наделал таких клякс, как будто писал водой на оберточной бумаге. Карл Иваныч рассердился, поставил меня на колени, твердил, что это упрямство, кукольная комедия (это было любимое его слово), угрожал линейкой и требовал, чтобы я просил прощенья, тогда как я от слез не мог слова вымолвить; наконец, должно быть, чувствуя свою несправедливость, он ушел в комнату Николая и хлопнул дверью. Из классной слышен был разговор в комнате дядьки. — Ты слышал, Николай, что дети едут в Москву? — сказал Карл Иваныч, входя в комнату. — Как же-с, слышал. Должно быть, Николай хотел встать, потому что Карл Иваныч сказал: «Сиди, Николай!» — и вслед за этим затворил дверь. Я вышел из угла и подошел к двери подслушивать. — Сколько ни делай добра людям, как ни будь привязан, видно, благодарности нельзя ожидать, Николай? — говорил Карл Иваныч с чувством. Николай, сидя у окна за сапожной работой, утвердительно кивнул головой. — Я двенадцать лет живу в этом доме и могу сказать перед Богом, Николай, — продолжал Карл Иваныч, поднимая глаза и табакерку к потолку, — что я их любил и занимался ими больше, чем ежели бы это были мои собственные дети. Ты помнишь, Николай, когда у Володеньки была горячка, помнишь, как я девять дней, не смыкая глаз, сидел у его постели. Да! тогда я был добрый, милый Карл Иваныч, тогда я был нужен; а теперь, — прибавил он, иронически улыбаясь, — теперь дети большие стали: им надо серьезно учиться. Точно они здесь не учатся, Николай? — Как же еще учиться, кажется, — сказал Николай, положив шило и протягивая обеими руками дратвы. — Да, теперь я не нужен стал, меня и надо прогнать; а где обещания? где благодарность? Наталью Николаевну я уважаю и люблю, Николай, — сказал он, прикладывая руку к груди, — да что она?.. ее воля в этом доме все равно, что вот это, — при этом он с выразительным жестом кинул на пол обрезок кожи. — Я знаю, чьи это штуки и отчего я стал не нужен: оттого, что я не льщу и не потакаю во всем, как иные люди. Я привык всегда и перед всеми говорить правду, — сказал он гордо. — Бог с ними! Оттого, что меня не будет, они не разбогатеют, а я, Бог милостив, найду себе кусок хлеба... не так ли, Николай? Николай поднял голову и посмотрел на Карла Иваныча так, как будто желая удостовериться, действительно ли может он найти кусок хлеба, — но ничего не сказал. Много и долго говорил в этом духе Карл Иваныч: говорил о том, как лучше умели ценить его заслуги у какого-то генерала, где он прежде жил (мне очень больно было это слышать), говорил о Саксонии, о своих родителях, о друге своем портном Schönheit и т. д. и т. д. Я сочувствовал его горю, и мне больно было, что отец и Карл Иваныч, которых я почти одинаково любил, не поняли друг друга; я опять отправился в угол, сел на пятки и рассуждал о том, как бы восстановить между ними согласие. Вернувшись в классную, Карл Иваныч велел мне встать и приготовить тетрадь для писания под диктовку. Когда все было готово, он величественно опустился в свое кресло и голосом, который, казалось, выходил из какой-то глубины, начал диктовать следующее: «Von al-len Lei-den-schaf-ten die grau-sam-ste ist... ha ben sie geschrieben?»[13. - Из всех пороков самый тяжкий... написали?]. Здесь он остановился, медленно понюхал табаку и продолжал с новой силой: «die grausamste ist die Un-dank-bar-keit... Ein grosses U»[14. - Самый тяжкий есть Неблагодарность... Большое Н] В ожидании продолжения, написав последнее слово, я посмотрел на него. — Punctum[15. - Точка], — сказал он с едва заметной улыбкой и сделал знак, чтобы мы подали ему тетради. Несколько раз, с различными интонациями и с выражением величайшего удовольствия, прочел он это изречение, выражавшее его задушевную мысль; потом задал нам урок из истории и сел у окна. Лицо его не было угрюмо, как прежде; оно выражало довольство человека, достойно отмстившего за нанесенную ему обиду. Было без четверти час; но Карл Иваныч, казалось, и не думал о том, чтобы отпустить нас: он то и дело задавал новые уроки. Скука и аппетит увеличивались в одинаковой мере. Я с сильным нетерпением следил за всеми признаками, доказывавшими близость обеда. Вот дворовая женщина с мочалкой идет мыть тарелки, вот слышно, как шумят посудой в буфете, раздвигают стол и ставят стулья, вот и Мими с Любочкой и Катенькой (Катенька — двенадцатилетняя дочь Мими) идут из саду; но не видать Фоки — дворецкого Фоки, который всегда приходи г и объявляет, что кушать готово. Тогда только можно будет бросить книги и, не обращая внимания на Карла Иваныча, бежать вниз. Вот слышны шаги по лестнице; но это не Фока! Я изучил его походку и всегда узнаю скрип его сапогов. Дверь отворилась, и в ней показалась фигура, мне совершенно незнакомая. Глава V. ЮРОДИВЫЙ В комнату вошел человек лет пятидесяти, с бледным, изрытым оспою продолговатым лицом, длинными седыми волосами и редкой рыжеватой бородкой. Он был такого большого роста, что для того, чтобы пройти в дверь, ему не только нужно было нагнуть голову, но и согнуться всем телом. На нем было надето что-то изорванное, похожее на кафтан и на подрясник; в руке он держал огромный посох. Войдя в комнату, он из всех сил стукнул им по полу и, скривив брови и чрезмерно раскрыв рот, захохотал самым страшным и неестественным образом Он был крив на один глаз, и белый зрачок этого глаза прыгал беспрестанно и придавал его и без того некрасивому лицу еще более отвратительное выражение. — Ага! попались! — закричал он, маленькими шажками подбегая к Володе, схватил его за голову и начал тщательно рассматривать его макушку, потом с совершенно серьезным выражением отошел от него, подошел к столу и начал дуть под клеенку и крестить ее. — О-ох жалко! о-ох больно!.. сердечные... улетят, — заговорил он потом дрожащим от слез голосом, с чувством всматриваясь в Володю, и стал утирать рукавом действительно падавшие слезы. Голос его был груб и хрипл, движения торопливы и неровны, речь бессмысленна и несвязна (он никогда не употреблял местоимений), но ударения так трогательны и желтое уродливое лицо его принимало иногда такое откровенно печальное выражение, что, слушая его, нельзя было удержаться от какого-то смешанного чувства сожаления, страха и грусти. Это был юродивый и странник Гриша. Откуда был он? кто были его родители? что побудило его избрать странническую жизнь, какую он вел? Никто не знал этого. Знаю только то, что он с пятнадцатого года стал известен как юродивый, который зиму и лето ходит босиком, посещает монастыри, дарит образочки тем, кого полюбит, и говорит загадочные слова, которые некоторыми принимаются за предсказания, что никто никогда не знал его в другом виде, что он изредка хаживал к бабушке и что одни говорили, будто он несчастный сын богатых родителей и чистая душа, а другие, что он просто мужик и лентяй. Наконец явился давно желанный пунктуальный Фока, и мы пошли вниз. Гриша, всхлипывая и продолжая говорить разную нелепицу, шел за нами и стучал костылем по ступенькам лестницы. Папа и maman ходили рука об руку по гостиной и о чем-то тихо разговаривали. Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным голосом давала наставления сидевшим подле нее девочкам. Как только Карл Иваныч вошел в комнату, она взглянула на него, тотчас же отвернулась, и лицо ее приняло выражение, которое можно передать так: я вас не замечаю, Карл Иваныч. По глазам девочек заметно было, что они очень хотели поскорее передать нам какое-то очень важное известие; но вскочить с своих мест и подойти к нам было бы нарушением правил Мими. Мы сначала должны были подойти к ней, сказать: «Воnjour, Mimi», шаркнуть ногой, а потом уже позволялось вступать в разговоры. Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о чем нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх того, она беспрестанно приставала: «Parlez donc français»[16. - Говорите же по-французски], а тут-то, как назло так и хочется болтать по-русски; или за обедом — только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: «Mangez donc avec du pain» или «Comment се que vous tenez votre fourchette?»[17. - «Ешьте же с хлебом», «Как вы держите вилку?»] «И какое ей до нас дело! — подумаешь. — Пускай она учит своих девочек, а у нас есть на это Карл Иваныч». Я вполне разделял его ненависть к иным людям. — Попроси мамашу, чтобы нас взяли на охоту, — сказала Катенька шепотом, останавливая меня за курточку, когда большие прошли вперед в столовую. — Хорошо, постараемся. Гриша обедал в столовой, но за особенным столиком; он не поднимал глаз с своей тарелки, изредка вздыхал, делал страшные гримасы и говорил, как будто сам с собою: «Жалко!.. улетела... улетит голубь в небо... ох, на могиле камень!..» и т. п. Maman с утра была расстроена; присутствие, слова и поступки Гриши заметно усиливали в ней это расположение. — Ах да, я было и забыла попросить тебя об одной вещи, — сказала она, подавая отцу тарелку с супом. — Что такое? — Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они чуть не закусали бедного Гришу, когда он проходил по двору. Они этак и на детей могут броситься. Услыхав, что речь идет о нем, Гриша повернулся к столу, стал показывать изорванные полы своей одежды и, пережевывая, приговаривать: — Хотел, чтобы загрызли... Бог не попустил. Грех собаками травить! большой грех! Не бей, большак[18. - Так он безразлично называл всех мужчин], что бить? Бог простит... дни не такие. — Что это он говорит? — спросил папа, пристально и строго рассматривая его. — Я ничего не понимаю. — А я понимаю, — отвечала maman, — он мне рассказывал, что какой-то охотник нарочно на него пускал собак, так он и говорит: «Хотел, чтобы загрызли, но Бог не попустил», — и просит тебя, чтобы ты за это не наказывал его. — А! вот что! — сказал папа. — Почем же он знает, что я хочу наказывать этого охотника? Ты знаешь, я вообще не большой охотник до этих господ, — продолжал он по-французски, — но этот особенно мне не нравится и должен быть... — Ах, не говори этого, мой друг, — прервала его maman, как будто испугавшись чего-нибудь, — почем ты знаешь? — Кажется, я имел случай изучить эту породу людей — их столько к тебе ходит, — все на один покрой. Вечно одна и та же история... Видно было, что матушка на этот счет была совершенно другого мнения и не хотела спорить. — Передай мне, пожалуйста, пирожок, — сказала она. — Что, хороши ли они нынче? — Нет, меня сердит, — продолжал папа, взяв в руку пирожок, но держа его на таком расстоянии, чтобы maman не могла достать его, — нет, меня сердит, когда я вижу, что люди умные и образованные вдаются в обман. И он ударил вилкой по столу. — Я тебя просила передать мне пирожок, — повторила она, протягивая руку. — И прекрасно делают, — продолжал папа, отодвигая руку, — что таких людей сажают в полицию. Они приносят только ту пользу, что расстраивают и без того слабые нервы некоторых особ, — прибавил он с улыбкой, заметив, что этот разговор очень не нравился матушке, и подал ей пирожок. — Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет, зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени. Насчет предсказаний, — прибавила она со вздохом и помолчав немного, — je suis payée pour y croire[19. - я заплатила за то, чтобы им верить]; я тебе рассказывала, кажется, как Кирюша день в день, час в час предсказал покойнику папеньке его кончину. — Ах, что ты со мной сделала! — сказал папа, улыбаясь и приставив руку ко рту с той стороны, с которой сидела Мими. (Когда он это делал, я всегда слушал с напряженным вниманием, ожидая чего-нибудь смешного.) — Зачем ты мне напомнила об его ногах? Я посмотрел и теперь ничего есть не буду. Обед клонился к концу. Любочка и Катенька беспрестанно подмигивали нам, вертелись на своих стульях и вообще изъявляли сильное беспокойство. Подмигивание это значило: «Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?» Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и наконец решился: сначала робким голосом, потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы нынче должны ехать, то желали бы, чтобы девочки вместе с нами поехали на охоту, в линейке. После небольшого совещания между большими вопрос этот решен был в нашу пользу, и — что было еще приятнее — maman сказала, что она сама поедет с нами. Глава VI. ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ОХОТЕ Во время пирожного был позван Яков и отданы приказания насчет линейки, собак и верховых лошадей — все с величайшею подробностию, называя каждую лошадь по имени. Володина лошадь хромала; папа велел оседлать для него охотничью. Это слово: «охотничья лошадь» — как-то странно звучало в ушах maman: ей казалось, что охотничья лошадь должна быть что-то вроде бешеного зверя и что она непременно понесет и убьет Володю. Несмотря на увещания папа и Володи, который с удивительным молодечеством говорил, что это ничего и что он очень любит, когда лошадь несет, бедняжка maman продолжала твердить, что она все гулянье будет мучиться. Обед кончился; большие пошли в кабинет пить кофе, а мы побежали в сад шаркать ногами по дорожкам, покрытым упадшими желтыми листьями, и разговаривать. Начались разговоры о том, что Володя поедет на охотничьей лошади, о том, как стыдно, что Любочка тише бегает, чем Катенька, о том, что интересно было бы посмотреть вериги Гриши, и т. д.; о том же, что мы расстаемся, ни слова не было сказано. Разговор наш был прерван стуком подъезжавшей линейки, на которой у каждой рессоры сидело по дворовому мальчику. За линейкой ехали охотники с собаками, за охотниками — кучер Игнат на назначенной Володе лошади и вел в поводу моего старинного клепера. Сначала мы все бросились к забору, от которого видны были все эти интересные вещи, а потом с визгом и топотом побежали на верх одеваться, и одеваться так, чтобы как можно более походить на охотников. Одно из главных к тому средств было всучивание панталон в сапоги. Нимало не медля, мы принялись за это дело, торопясь скорее кончить его и бежать на крыльцо наслаждаться видом собак, лошадей и разговором с охотниками. День был жаркий. Белые, причудливых форм тучки с утра показались на горизонте; потом все ближе и ближе стал сгонять их маленький ветерок, так что изредка они закрывали солнце. Сколько ни ходили и ни чернели тучи, видно, не суждено им было собраться в грозу и в последний раз помешать нашему удовольствию. К вечеру они опять стали расходиться: одни побледнели, подлиннели и бежали на горизонт; другие, над самой головой, превратились в белую прозрачную чешую; одна только черная большая туча остановилась на востоке. Карл Иваныч всегда знал, куда какая туча пойдет; он объявил, что эта туча пойдет к Масловке, что дождя не будет и погода будет превосходная. Фока, несмотря на свои преклонные лета, сбежал с лестницы очень ловко и скоро, крикнул: «Подавай!» — и, раздвинув ноги, твердо стал посредине подъезда, между тем местом, куда должен был подкатить линейку кучер, и порогом, в позиции человека, которому не нужно напоминать о его обязанности. Барыни сошли и после небольшого прения о том, кому на какой стороне сидеть и за кого держаться (хотя, мне кажется, совсем не нужно было держаться}, уселись, раскрыли зонтики и поехали. Когда линейка тронулась, maman, указывая на «охотничью лошадь», спросила дрожащим голосом у кучера: — Это для Владимира Петровича лошадь? И когда кучер отвечал утвердительно, она махнула рукой и отвернулась. Я был в сильном нетерпении: взлез на свою лошадку, смотрел ей между ушей и делал по двору разные эволюции. — Собак не извольте раздавить, — сказал мне какой-то охотник. — Будь покоен: мне не в первый раз, — отвечал я гордо. Володя сел на «охотничью лошадь», несмотря на твердость своего характера, не без некоторого содрогания и, оглаживая ее, несколько раз спросил: — Смирна ли она? На лошади же он был очень хорош — точно большой. Обтянутые ляжки его лежали на седле так хорошо, что мне было завидно, — особенно потому, что, сколько я мог судить по тени, я далеко не имел такого прекрасного вида. Вот послышались шаги папа на лестнице; выжлятник подогнал отрыскавших гончих; охотники с борзыми подозвали своих и стали садиться. Стремянный подвел лошадь к крыльцу; собаки своры папа, которые прежде лежали в разных живописных позах около нее, бросились к нему. Вслед за ним, в бисерном ошейнике, побрякивая железкой, весело выбежала Милка. Она, выходя, всегда здоровалась с псарными собаками: с одними поиграет, с другими понюхается и порычит, а у некоторых поищет блох. Папа сел на лошадь, и мы поехали. Глава VII. ОХОТА Доезжачий, прозывавшийся Турка, на голубой горбоносой лошади в мохнатой шапке, с огромным рогом за плечами и ножом на поясе, ехал впереди всех. По мрачной и свирепой наружности этого человека скорее можно было подумать, что он едет на смертный бой, чем на охоту. Около задних ног его лошади пестрым, волнующимся клубком бежали сомкнутые гончие. Жалко было видеть, какая участь постигала ту несчастную, которой вздумывалось отстать. Ей надо было с большими усилиями перетянуть свою подругу, и когда она достигала этого, один из выжлятников, ехавших сзади, непременно хлопал по ней арапником, приговаривая: «В кучу!» Выехав за ворота, папа велел охотникам и нам ехать по дороге, а сам повернул в ржаное поле. Хлебная уборка была во всем разгаре. Необозримое блестяще-желтое поле замыкалось только с одной стороны высоким синеющим лесом, который тогда казался мне самым отдаленным, таинственным местом, за которым или кончается свет, или начинаются необитаемые страны. Все поле было покрыто копнами и народом. В высокой густой ржи виднелись кой-где на выжатой полосе согнутая спина жницы, взмах колосьев, когда она перекладывала их между пальцев, женщина в тени, нагнувшаяся над люлькой, и разбросанные снопы по усеянному васильками жнивью. В другой стороне мужики в одних рубахах, стоя на телегах, накладывали копны и пылили по сухому, раскаленному полю. Староста, в сапогах и армяке внакидку, с бирками в руке, издалека заметив папа, снял свою поярковую шляпу, утирал рыжую голову и бороду полотенцем и покрикивал на баб. Рыженькая лошадка, на которой ехал папа, шла легкой, игривой ходой, изредка опуская голову к груди, вытягивая поводья и смахивая густым хвостом оводов и мух, которые жадно лепились на нее. Две борзые собаки, напряженно загнув хвост серпом и высоко поднимая ноги, грациозно перепрыгивали по высокому жнивью, за ногами лошади; Милка бежала впереди и, загнув голову, ожидала прикормки. Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам, белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я видел, слышал и чувствовал. Подъехав к Калиновому лесу, мы нашли линейку уже там и, сверх всякого ожидания, еще телегу в одну лошадь, на середине которой сидел буфетчик. Из-под сена виднелись: самовар, кадка с мороженой формой и еще кой-какие привлекательные узелки и коробочки. Нельзя было ошибиться: это был чай на чистом воздухе, мороженое и фрукты. При виде телеги мы изъявили шумную радость, потому что пить чай в лесу на траве и вообще на таком месте, на котором никто и никогда не пивал чаю, считалось большим наслаждением. Турка подъехал к острову, остановился, внимательно выслушал от папа подробное наставление, как равняться и куда выходить (впрочем, он никогда не соображался с этим наставлением, а делал по-своему), разомкнул собак, не спеша второчил смычки, сел на лошадь и, посвистывая, скрылся за молодыми березками. Разомкнутые гончие прежде всего маханиями хвостов выразили свое удовольствие, встряхнулись, оправились и потом уже маленькой рысцой, принюхиваясь и махая хвостами, побежали в разные стороны. — Есть ли у тебя платок? — спросил папа. Я вынул из кармана и показал ему. — Ну, так возьми на платок эту серую собаку... — Жирана? — сказал я с видом знатока. — Да, и беги по дороге. Когда придет полянка, остановись и смотри: ко мне без зайца не приходить! Я обмотал платком мохнатую шею Жирана и опрометью бросился бежать к назначенному месту. Папа смеялся и кричал мне вслед: — Скорей, скорей, а то опоздаешь. Жиран беспрестанно останавливался, поднимая уши, и прислушивался к порсканью охотников. У меня недоставало сил стащить его с места, и я начинал кричать: «Ату! ату!» Тогда Жиран рвался так сильно, что я насилу мог удерживать его и не раз упал, покуда добрался до места. Избрав у корня высокого дуба тенистое и ровное место, я лег на траву, усадил подле себя Жирана и начал ожидать. Воображение мое, как всегда бывает в подобных случаях, ушло далеко вперед действительности: я воображал себе, что травлю уже третьего зайца, в то время как отозвалась в лесу первая гончая. Голос Турки громче и одушевленнее раздался по лесу; гончая взвизгивала, и голос ее слышался чаще и чаще; к нему присоединился другой, басистый голос, потом третий, четвертый... Голоса эти то замолкали, то перебивали друг друга. Звуки постепенно становились сильнее и непрерывнее и наконец слились в один звонкий, заливистый гул. Остров был голосистый, и гончие варили варом. Услыхав это, я замер на своем месте. Вперив глаза в опушку, я бессмысленно улыбался; пот катился с меня градом, и хотя капли его, сбегая по подбородку, щекотали меня, я не вытирал их. Мне казалось, что не может быть решительнее этой минуты. Положение этой напряженности было слишком неестественно, чтобы продолжаться долго. Гончие то заливались около самой опушки, то постепенно отдалялись от меня; зайца не было. Я стал смотреть по сторонам. С Жираном было то же самое: сначала он рвался и взвизгивал, потом лег подле меня, положил морду мне на колени и успокоился. Около оголившихся корней того дуба, под которым я сидел, по серой, сухой земле, между сухими дубовыми листьями, желудьми, пересохшими, обомшалыми хворостинками, желто-зеленым мхом и изредка пробивавшимися тонкими зелеными травками кишмя кишели муравьи. Они один за другим торопились по пробитым ими торным дорожкам: некоторые с тяжестями, другие порожняком. Я взял в руки хворостину и загородил ею дорогу. Надо было видеть, как одни, презирая опасность, подлезали под нее, другие перелезали через; а некоторые, особенно те, которые были с тяжестями, совершенно терялись и не знали, что делать: останавливались, искали обхода, или ворочались назад, или по хворостинке добирались до моей руки и, кажется, намеревались забраться под рукав моей курточки. От этих интересных наблюдений я был отвлечен бабочкой с желтыми крылышками, которая чрезвычайно заманчиво вилась передо мною. Как только я обратил на нее внимание, она отлетела от меня шага на два, повилась над почти увядшим белым цветком дикого клевера и села на него. Не знаю, солнышко ли ее пригрело, или она брала сок из этой травки, — только видно было, что ей очень хорошо. Она изредка взмахивала крылышками и прижималась к цветку, наконец совсем замерла. Я положил голову на обе руки и с удовольствием смотрел на нее. Вдруг Жиран завыл и рванулся с такой силой, что я чуть было не упал. Я оглянулся. На опушке леса, приложив одно ухо и приподняв другое, перепрыгивал заяц. Кровь ударила мне в голову, и я все забыл в эту минуту: закричал что-то неистовым голосом, пустил собаку и бросился бежать. Но не успел я этого сделать, как уже стал раскаиваться: заяц присел, сделал прыжок, и больше я его не видал. Но каков был мой стыд, когда вслед за гончими, которые в голос вывели на опушку, из-за кустов показался Турка! Он видел мою ошибку (которая состояла в том, что я не выдержал) и, презрительно взглянув на меня, сказал только: «Эх, барин!» Но надо знать, как это было сказано! Мне было бы легче, ежели бы он меня, как зайца, повесил на седло. Долго стоял я в сильном отчаянии на том же месте, не звал собаки и только твердил, ударяя себя по ляжкам. — Боже мой, что я наделал! Я слышал, как гончие погнали дальше, как застукали на другой стороне острова, отбили зайца и как Турка в свой огромный рог вызывал собак, — но все не трогался с места... Глава VIII. ИГРЫ Охота кончилась. В тени молодых березок был разостлан ковер, и на ковре кружком сидело все общество. Буфетчик Гаврило, примяв около себя зеленую сочную траву, перетирал тарелки и доставал из коробочки завернутые в листья сливы и персики. Сквозь зеленые ветви молодых берез просвечивало солнце и бросало на узоры ковра, на мои ноги и даже на плешивую вспотевшую голову Гаврилы круглые колебающиеся просветы. Легкий ветерок, пробегая по листве деревьев, по моим волосам и вспотевшему лицу, чрезвычайно освежал меня. Когда нас оделили мороженым и фруктами, делать на ковре было нечего, и мы, несмотря на косые палящие лучи солнца, встали и отправились играть. — Ну, во что? — сказала Любочка, щурясь от солнца и припрыгивая по траве. — Давайте в Робинзона. — Нет... скучно, — сказал Володя, лениво повалившись на траву и пережевывая листья, — вечно Робинзон! Ежели непременно хотите, так давайте лучше беседочку строить. Володя заметно важничал: должно быть, он гордился тем, что приехал на охотничьей лошади, и притворялся, что очень устал. Может быть, и то, что у него уже было слишком много здравого смысла и слишком мало силы воображения, чтобы вполне наслаждаться игрою в Робинзона. Игра эта состояла в представлении сцен из «Robinson Suisse»[20. - Швейцарский Робинзон], которого мы читали незадолго пред этим. — Ну, пожалуйста... отчего ты не хочешь сделать нам этого удовольствия? — приставали к нему девочки. — Ты будешь Charles, или Ernest, или отец — как хочешь? — говорила Катенька, стараясь за рукав курточки приподнять его с земли. — Право, не хочется — скучно! — сказал Володя потягиваясь и вместе с тем самодовольно улыбаясь. — Так лучше бы дома сидеть, коли никто не хочет играть, — сквозь слезы выговорила Любочка. Она была страшная плакса. — Ну, пойдемте; только не плачь, пожалуйста, терпеть не могу! Снисхождение Володи доставило нам очень мало удовольствия; напротив, его ленивый и скучный вид разрушал все очарование игры. Когда мы сели на землю и, воображая, что плывем на рыбную ловлю, изо всех сил начали грести, Володя сидел сложа руки и в позе, не имеющей ничего схожего с позой рыболова. Я заметил ему это; но он отвечал, что оттого, что мы будем больше или меньше махать руками, мы ничего не выиграем и не проиграем и все же далеко не уедем. Я невольно согласился с ним. Когда, воображая, что я иду на охоту, с палкой на плече, я отправился в лес, Володя лег на спину, закинул руки под голову и сказал мне, что будто бы и он ходил. Такие поступки и слова, охлаждая нас к игре, были крайне неприятны, тем более что нельзя было в душе не согласиться, что Володя поступает благоразумно. Я сам знаю, что из палки не только что убить птицу, да и выстрелить никак нельзя. Это игра. Коли так рассуждать, то и на стульях ездить нельзя; а Володя, я думаю, сам помнит, как в долгие зимние вечера мы накрывали кресло платками, делали из него коляску, один садился кучером, другой лакеем, девочки в середину, три стула были тройка лошадей, — и мы отправлялись в дорогу. И какие разные приключения случались в этой дороге! и как весело и скоро проходили зимние вечера!.. Ежели судить по-настоящему, то игры никакой не будет. А игры не будет, что ж тогда остается?.. Глава IX. ЧТО-ТО ВРОДЕ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ Представляя, что она рвет с дерева какие-то американские фрукты, Любочка сорвала на одном листке огромной величины червяка, с ужасом бросила его на землю, подняла руки кверху и отскочила, как будто боясь, чтобы из него не брызнуло чего-нибудь. Игра прекратилась; мы все, головами вместе, припали к земле — смотреть эту редкость. Я смотрел через плечо Катеньки, которая старалась поднять червяка на листочке, подставляя ему его на дороге. Я заметил, что многие девочки имеют привычку подергивать плечами, стараясь этим движением привести спустившееся платье с открытой шеей на настоящее место. Еще помню, что Мими всегда сердилась за это движение и говорила: C'est un geste de femm de chambre[21. - Это жест горничной]. Нагнувшись над червяком, Катенька сделала это самое движение, и в то же время ветер поднял косыночку с ее беленькой шейки. Плечико во время этого движения было на два пальца от моих губ. Я смотрел уже не на червяка, смотрел-смотрел и изо всех сил поцеловал плечо Катеньки. Она не обернулась, но я заметил, что шейка ее и уши покраснели. Володя, не поднимая головы, презрительно сказал: — Что за нежности? У меня же были слезы на глазах. Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее стал всматриваться в него и полюбил еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра. Мы поехали назад вместе с линейкой. Володя и я, желая превзойти один другого искусством ездить верхом и молодечеством, гарцевали около нее. Тень моя была длиннее, чем прежде, и, судя по ней, я предполагал, что имею вид довольно красивого всадника; но чувство самодовольства, которое я испытывал, было скоро разрушено следующим обстоятельством Желая окончательно прельстить всех сидевших в линейке, я отстал немного, потом, с помощью хлыста и ног, разогнал свою лошадку, принял непринужденно-грациозное положение и хотел вихрем пронестись мимо их, с той стороны, с которой сидела Катенька. Я не знал только, что лучше: молча ли проскакать или крикнуть? Но несносная лошадка, поравнявшись с упряжными, несмотря на все мои усилия, остановилась так неожиданно, что я перескочил с седла на шею и чуть-чуть не полетел. Глава X. ТO ЗА ЧЕЛОВЕК БЫЛ МОЙ ОТЕЦ? Он был человек прошлого века и имел общий молодежи того века неуловимый характер рыцарства, предприимчивости, самоуверенности, любезности и разгула. На людей нынешнего века он смотрел презрительно, и взгляд этот происходил столько же от врожденной гордости, сколько от тайной досады за то, что в наш век он не мог иметь ни того влияния, ни тех успехов, которые имел в свой. Две главные страсти его в жизни были карты и женщины; он выиграл в продолжение своей жизни несколько миллионов и имел связи с бесчисленным числом женщин всех сословий. Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток в произношении — пришепетывание, и большая, во всю голову, лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, — наружность, с которою он умел не только прослыть и быть человеком à bonnes fortunes[22. - удачливым], но нравиться всем без исключения — людям всех сословий и состояний, в особенности же тем, которым хотел нравиться. Он умел взять верх в отношениях со всяким. Не быв никогда человеком очень большого света, он всегда водился с людьми этого круга, и так, что был уважаем. Он знал ту крайнюю меру гордости и самонадеянности, которая, не оскорбляя других, возвышала его в мнении света. Он был оригинален, но не всегда, а употреблял оригинальность как средство, заменяющее в иных случаях светскость или богатство. Ничто на свете не могло возбудить в нем чувства удивления: в каком бы он ни был блестящем положении, казалось, он для него был рожден. Он так хорошо умел скрывать от других и удалять от себя известную всем темную, наполненную мелкими досадами и огорчениями сторону жизни, что нельзя было не завидовать ему. Он был знаток всех вещей, доставляющих удобства и наслаждения, и умел пользоваться ими. Конек его был блестящие связи, которые он имел частию по родству моей матери, частию по своим товарищам молодости, на которых он в душе сердился за то, что они далеко ушли в чинах, а он навсегда остался отставным поручиком гвардии. Он, как и все бывшие военные, не умел одеваться по-модному; но зато он одевался оригинально и изящно. Всегда очень широкое и легкое платье, прекрасное белье, большие отвороченные манжеты и воротнички... Впрочем, все шло к его большому росту, сильному сложению, лысой голове и спокойным, самоуверенным движениям. Он был чувствителен и даже слезлив. Часто, читая вслух, когда он доходил до патетического места, голос его начинал дрожать, слезы показывались, и он с досадой оставлял книгу. Он любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А..., цыганские песни и некоторые мотивы из опер; но ученой музыки не любил и, не обращая внимания на общее мнение, откровенно говорил, что сонаты Бетховена нагоняют на него сон и скуку и что он не знает лучше ничего, как «Не будите меня, молоду», как ее певала Семенова, и «Не одна», как певала цыганка Танюша. Его натура была одна из тех, которым для хорошего дела необходима публика. И то только он считал хорошим, что называла хорошим публика. Бог знает, были ли у него какие-нибудь нравственные убеждения? Жизнь его была так полна увлечениями всякого рода, что ему некогда было составлять себе их, да он и был так счастлив в жизни, что не видел в том необходимости. В старости у него образовался постоянный взгляд на вещи и неизменные правила, — но единственно на основании практическом: те поступки и образ жизни, которые доставляли ему счастие или удовольствия, он считал хорошими и находил, что так всегда и всем поступать должно. Он говорил очень увлекательно, и эта способность, мне кажется, усиливала гибкость его правил: он в состоянии был тот же поступок рассказать как самую милую шалость и как низкую подлость. Глава XI. ЗАНЯТИЯ В КАБИНЕТЕ И ГОСТИНОЙ Уже смеркалось, когда мы приехали домой. Maman села за рояль, а мы, дети, принесли бумаги, карандаши, краски и расположились рисовать около круглого стола. У меня была только синяя краска; но, несмотря на это, я затеял нарисовать охоту. Очень живо изобразив синего мальчика верхом на синей лошади и синих собак, я не знал наверное, можно ли нарисовать синего зайца, и побежал к папа в кабинет посоветоваться об этом. Папа читал что-то и на вопрос мой: «Бывают ли синие зайцы?», не поднимая головы, отвечал: «Бывают, мой друг, бывают». Возвратившись к круглому столу, я изобразил синего зайца, потом нашел нужным переделать из синего зайца куст. Куст тоже мне не понравился; я сделал из него дерево — скирд, из скирда — облако и наконец так испачкал всю бумагу синей краской, что с досады разорвал ее и пошел дремать на вольтеровское кресло. Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла Патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы; поэтому я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминание; но воспоминание чего? казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было. Против меня была дверь в кабинет, и я видел, как туда вошли Яков и еще какие-то люди в кафтанах и с бородами. Дверь тотчас затворилась за ними. «Ну, начались занятия!» — подумал я. Мне казалось, что важнее тех дел, которые делались в кабинете, ничего в мире быть не могло; в этой мысли подтверждало меня еще то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал. Впросонках меня вдруг поразил очень знакомый скрип сапогов в официантской. Карл Иваныч, на цыпочках, но с лицом мрачным и решительным, с какими-то записками в руке, подошел к двери и слегка постучался. Его впустили, и дверь опять захлопнулась. «Как бы не случилось какого-нибудь несчастия, — подумал я, — Карл Иваныч рассержен: он на все готов...» Я опять задремал. Однако несчастия никакого не случилось; через час времени меня разбудил тот же скрип сапогов. Карл Иваныч, утирая платком слезы, которые я заметил на его щеках, вышел из двери и, бормоча что-то себе под нос, пошел на верх. Вслед за ним вышел папа и вошел в гостиную. — Знаешь, что я сейчас решил? — сказал он веселым голосом, положив руку на плечо maman. — Что, мой друг? — Я беру Карла Иваныча с детьми. Место в бричке есть. Они к нему привыкли, и он к ним, кажется, точно привязан; а семьсот рублей в год никакого счета не делают, et puis au fond c'est un tres bon diable [23. - и потом, в сущности, он славный малый, чорт его подери]. Я никак не мог постигнуть, зачем папа бранит Карпа Иваныча. — Я очень рада, — сказала maman, — за детей, за него: он славный старик. — Если бы ты видела, как он был тронут, когда я ему сказал, чтобы он оставил эти пятьсот рублей в виде подарка... но что забавнее всего — это счет, который он принес мне. Это стоит посмотреть, — прибавил он с улыбкой, подавая ей записку, написанную рукою Карла Иваныча, — прелесть! Вот содержание этой записи: Для детьей два удочка — 70 копек. Цветной бумага, золотой коемочка, клестир и болван для коробочка, в подарках — 6 р. 55 к. Книга и лук, подарка детьям — 8 р. 16 к. Панталоны Николаю — 4 рубли. Обещаны Петром Алексантровичь из Москву в 18... году золотые часы в 140 рублей. Итого следует получить Карлу Мауеру кроме жалованию — 159 рублей 79 копек. Прочтя эту записку, в которой Карл Иваныч требует, чтобы ему заплатили все деньги, издержанные им на подарки, и даже заплатили бы за обещанный подарок, всякий подумает, что Карл Иваныч больше ничего, как бесчувственный и корыстолюбивый себялюбец, — и всякий ошибется. Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что, дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился; голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок. — Да, Петр Александрыч, — сказал он сквозь слезы (этого места совсем не было в приготовленной речи), — я так привык к детям, что не знаю, что буду делать без них. Лучше я без жалованья буду служить вам, — прибавил он, одной рукой утирая слезы, а другой подавая счет. Что Карл Иваныч в эту минуту говорил искренно это я утвердительно могу сказать, потому что знаю его доброе сердце; но каким образом согласовался счет с его словами, остается для меня тайной. — Если вам грустно, то мне было бы еще грустнее расстаться с вами, — сказал папа, потрепав его по плечу, — я теперь раздумал. Незадолго перед ужином в комнату вошел Гриша. Он с самого того времени, как вошел в наш дом, не переставал вздыхать и плакать, что, по мнению тех, которые верили в его способность предсказывать, предвещало какую-нибудь беду нашему дому. Он стал прощаться и сказал, что завтра утром пойдет дальше. Я подмигнул Володе и вышел в дверь. — Что? — Если хотите посмотреть Гришины вериги, то пойдемте сейчас на мужской верх — Гриша спит во второй комнате, — в чулане прекрасно можно сидеть, и мы все увидим. — Отлично! Подожди здесь: я позову девочек. Девочки выбежали, и мы отправились на верх. Не без спору решив, кому первому войти в темный чулан, мы уселись и стали ждать. Глава XII. ГРИША Нам всем было жутко в темноте; мы жались один к другому и ничего не говорили. Почти вслед за нами тихими шагами вошел Гриша. В одной руке он держал свой посох, в другой — сальную свечу в медном подсвечнике. Мы не переводили дыхания. — Господи Иисусе Христе! Мати пресвятая богородица! Отцу и сыну и святому духу... — вдыхая в себя воздух, твердил он, с различными интонациями и сокращениями, свойственными только тем, которые часто повторяют эти слова. С молитвой поставив свой посох в угол и осмотрев постель, он стал раздеваться. Распоясав свой старенький черный кушак, он медленно снял изорванный нанковый зипун, тщательно сложил его и повесил на спинку стула. Лицо его теперь не выражало, как обыкновенно, торопливости и тупоумия; напротив, он был спокоен, задумчив и даже величав. Движения его были медленны и обдуманны. Оставшись в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу в уровень с кивотом, в котором стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла. В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной тенью; вместе с тенями от рам падала на пол, стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал в чугунную доску. Сложив свои огромные руки на груди, опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился на колени и стал молиться. Сначала он тихо говорил известные молитвы, ударяя только на некоторые слова, потом повторил их, но громче и с большим одушевлением. Он начал говорить свои слова, с заметным усилием стараясь выражаться по-славянски. Слова его были нескладны, но трогательны. Он молился о всех благодетелях своих (так он называл тех, которые принимали его), в том числе о матушке, о нас, молился о себе, просил, чтобы Бог простил ему его тяжкие грехи, твердил: «Боже, прости врагам моим!» — кряхтя поднимался и, повторяя еще и еще те же слова, припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий звук, ударяясь о землю. Володя ущипнул меня очень больно за ногу; но я даже не оглянулся: потер только рукой то место и продолжал с чувством детского удивления, жалости и благоговения следить за всеми движениями и словами Гриши. Вместо веселия и смеха, на которые я рассчитывал, входя в чулан, я чувствовал дрожь и замирание сердца. Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: Господи помилуй, но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: прости мя, господи, научи мя, что творить... научи мя что творити, господи! — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни жалобные рыдания... Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк. Я потихоньку высунул голову из двери и не переводил дыхания. Гриша не шевелился; из груди его вырывались тяжелые вздохи; в мутном зрачке его кривого глаза, освещенного луною, остановилась слеза. — Да будет воля твоя! — вскричал он вдруг с неподражаемым выражением, упал лбом на землю и зарыдал, как ребенок. Много воды утекло с тех пор, много воспоминаний о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами, даже и странник Гриша давно окончил свое последнее странствование; но впечатление, которое он произвел на меня, и чувство, которое возбудил, никогда не умрут в моей памяти. О великий христианин Гриша! Твоя вера была так сильна, что ты чувствовал близость Бога, твоя любовь так велика, что слова сами собою лились из уст твоих — ты их не поверял рассудком... И какую высокую хвалу ты принес его величию, когда, не находя слов, в слезах повалился на землю!.. Чувство умиления, с которым я слушал Гришу, не могло долго продолжаться, во-первых потому, что любопытство мое было насыщено, а во-вторых потому, что я отсидел себе ноги, сидя на одном месте, и мне хотелось присоединиться к общему шептанью и возне, которые слышались сзади меня в темном чулане. Кто-то взял меня за руку и шепотом сказал: «Чья это рука?» В чулане было совершенно темно; но по одному прикосновению и голосу, который шептал мне над самым ухом, я тотчас узнал Катеньку. Совершенно бессознательно я схватил ее руку в коротеньких рукавчиках за локоть и припал к ней губами. Катенька, верно, удивилась этому поступку и отдернула руку: этим движением она толкнула сломанный стул, стоявший в чулане. Гриша поднял голову, тихо оглянулся и, читая молитвы, стал крестить все углы. Мы с шумом и шепотом выбежали из чулана. Глава XIII. НАТАЛЬЯ САВИШНА В половине прошлого столетия по дворам села Хабаровки бегала в затрапезном платье босоногая, но веселая, толстая и краснощекая девка Наташка. По заслугам и просьбе отца ее, кларнетиста Саввы, дед мой взял ее вверх — находиться в числе женской прислуги бабушки Горничная Наташка отличалась в этой должности кротостью нрава и усердием. Когда родилась матушка и понадобилась няня, эту обязанность возложили на Наташку. И на этом новом поприще она заслужила похвалы и награды за свою деятельность, верность и привязанность к молодой госпоже. Но напудренная голова и чулки с пряжками молодого бойкого официанта Фоки, имевшего по службе частые сношения с Натальей, пленили ее грубое, но любящее сердце. Она даже сама решилась идти к дедушке просить позволенья выйти за Фоку замуж. Дедушка принял ее желание за неблагодарность, прогневался и сослал бедную Наталью за наказание на скотный двор в степную деревню. Через шесть месяцев, однако, так как никто не мог заменить Наталью, она была возвращена в двор и в прежнюю должность. Возвратившись в затрапезке из изгнания, она явилась к дедушке, упала ему в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она клялась, уже больше не возвратится. И действительно, она сдержала свое слово. С тех пор Наташка сделалась Натальей Савишной и надела чепец: весь запас любви, который в ней хранился, она перенесла на барышню свою. Когда подле матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на руки сданы были белье и вся провизия. Новые обязанности эти она исполняла с тем же усердием и любовью. Она вся жила в барском добре, во всем видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать. Когда maman вышла замуж, желая чем-нибудь отблагодарить Наталью Савишну за ее двадцатилетние труды и привязанность, она позвала ее к себе и, выразив в самых лестных словах всю свою к ней признательность и любовь, вручила ей лист гербовой бумаги, на котором была написана вольная Наталье Савишне, и сказала, что, несмотря на то, будет ли она или нет продолжать служить в нашем доме, она всегда будет получать ежегодную пенсию в триста рублей. Наталья Савишна молча выслушала все это, потом, взяв в руки документ, злобно взглянула на него, пробормотала что-то сквозь зубы и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Не понимая причины такого странного поступка, maman немного погодя вошла в комнату Натальи Савишны. Она сидела с заплаканными глазами на сундуке, перебирая пальцами носовой платок, и пристально смотрела на валявшиеся на полу перед ней клочки изорванной вольной. — Что с вами, голубушка Наталья Савишна? — спросила maman, взяв ее за руку. — Ничего, матушка, — отвечала она, — должно быть, я вам чем-нибудь противна, что вы меня со двора гоните... Что ж, я пойду. Она вырвала свою руку и, едва удерживаясь от слез, хотела уйти из комнаты. Maman удержала ее, обняла, и они обе расплакались. С тех пор как я себя помню, помню я и Наталью Савишну, ее любовь и ласки; но теперь только умею ценить их, — тогда же мне и в голову не приходило, какое редкое, чудесное создание была эта старушка. Она не только никогда не говорила, но и не думала, кажется, о себе: вся жизнь ее была любовь и самопожертвование. Я так привык к ее бескорыстной, нежной любви к нам, что и не воображал, чтобы это могло быть иначе, нисколько не был благодарен ей и никогда не задавал себе вопросов: а что, счастлива ли она? довольна ли? Бывало, под предлогом необходимой надобности, прибежишь от урока в ее комнатку, усядешься и начинаешь мечтать вслух, нисколько не стесняясь ее присутствием. Всегда она бывала чем-нибудь занята: или вязала чулок, или рылась в сундуках, которыми была наполнена ее комната, или записывала белье и, слушая всякий вздор, который я говорил, «как, когда я буду генералом, я женюсь на чудесной красавице, куплю себе рыжую лошадь, построю стеклянный дом и выпишу родных Карла Иваныча из Саксонии» и т. д., она приговаривала: «Да, мой батюшка, да». Обыкновенно, когда я вставал и собирался уходить, она отворяла голубой сундук, на крышке которого снутри — как теперь помню — были наклеены крашеное изображение какого-то гусара, картинка с помадной баночки и рисунок Володи, — вынимала из этого сундука куренье, зажигала его и, помахивая, говаривала; — Это, батюшка, еще очаковское куренье. Когда ваш покойник дедушка — царство небесное — под турку ходили, так оттуда еще привезли. Вот уж последний кусочек остался, — прибавляла она со вздохом. В сундуках, которыми была наполнена ее комната, было решительно все. Что бы ни понадобилось, обыкновенно говаривали: «Надо спросить у Натальи Савишны», — и действительно, порывшись немного, она находила требуемый предмет и говаривала: «Вот и хорошо, что припрятала». В сундуках этих были тысячи таких предметов, о которых никто в доме, кроме ее, не знал и не заботился. Один раз я на нее рассердился. Вот как это было. За обедом, наливая себе квасу, я уронил графин и облил скатерть. — Позовите-ка Наталью Савишну, чтобы она порадовалась на своего любимчика, — сказала maman. Наталья Савишна вошла и, увидав лужу, которую я сделал, покачала головой; потом maman сказала ей что-то на ухо, и она, погрозившись на меня, вышла. После обеда я, в самом веселом расположении духа, припрыгивая, отправился в залу, как вдруг из-за двери выскочила Наталья Савишна с скатертью в руке, поймала меня и, несмотря на отчаянное сопротивление с моей стороны, начала тереть меня мокрым по лицу, приговаривая: «Не пачкай скатертей, не пачкай скатертей!» Меня так это обидело, что я разревелся от злости. «Как! — говорил я сам себе, прохаживаясь по зале и захлебываясь от слез. — Наталья Савишна, просто Наталья, говорит мне ты, и еще бьет меня по лицу мокрой скатертью, как дворового мальчишку. Нет, это ужасно!» Когда Наталья Савишна увидала, что я распустил слюни, она тотчас же убежала, а я, продолжая прохаживаться, рассуждал о том, как бы отплатить дерзкой Наталье за нанесенное мне оскорбление. Через несколько минут Наталья Савишна вернулась, робко подошла ко мне и начала увещевать: — Полноте, мой батюшка, не плачьте... простите меня, дуру... я виновата... уж вы меня простите, мой голубчик... вот вам. Она вынула из-под платка корнет, сделанный из красной бумаги, в котором были две карамельки и одна винная ягода, и дрожащей рукой подала его мне. У меня недоставало сил взглянуть в лицо доброй старушке: я, отвернувшись, принял подарок, и слезы потекли еще обильнее, но уже не от злости, а от любви и стыда. Глава XIV. РАЗЛУКА На другой день после описанных мною происшествий, в двенадцатом часу утра, коляска и бричка стояли у подъезда. Николай был одет по-дорожному, то есть штаны были всунуты в сапоги и старый сюртук туго-натуго подпоясан кушаком. Он стоял в бричке и укладывал шинели и подушки под сиденье; когда оно ему казалось высоко, он садился на подушки и, припрыгивая, обминал их. — Сделайте божескую милость, Николай Дмитрич, нельзя ли к вам будет баринову щикатулку положить, — сказал запыхавшийся камердинер папа, высовываясь из коляски, — она маленькая... — Вы бы прежде говорили, Михей Иваныч, — отвечал Николай скороговоркой и с досадой, изо всех сил бросая какой-то узелок на дно брички. — Ей-богу, голова и так кругом идет, а тут еще вы с вашими щикатулками, — прибавил он, приподняв фуражку и утирая с загорелого лба крупные капли пота. Дворовые мужчины, в сюртуках, кафтанах, рубашках, без шапок, женщины, в затрапезах, полосатых платках, с детьми на руках, и босоногие ребятишки стояли около крыльца, посматривали на экипажи и разговаривали между собой. Один из ямщиков — сгорбленный старик в зимней шапке и армяке — держал в руке дышло коляски, потрогивал его и глубокомысленно посматривал на ход; другой — видный молодой парень, в одной белой рубахе с красными кумачовыми ластовицами, в черной поярковой шляпе черепеником, которую он, почесывая свои белокурые кудри, сбивал то на одно, то на другое ухо, — положил свой армяк на козлы, закинул туда же вожжи и, постегивая плетеным кнутиком, посматривал то на свои сапоги, то на кучеров, которые мазали бричку. Один из них, натужившись, держал подъем; другой, нагнувшись над колесом, тщательно мазал ось и втулку, — даже, чтобы не пропадал остальной на помазке деготь, мазнул им снизу по кругу. Почтовые, разномастные, разбитые лошади стояли у решетки и отмахивались от мух хвостами. Одни из них, выставляя свои косматые оплывшие ноги, жмурили глаза и дремали; другие от скуки чесали друг друга или щипали листья и стебли жесткого темно-зеленого папоротника, который рос подле крыльца. Несколько борзых собак — одни тяжело дышали, лежа на солнце, другие в тени ходили под коляской и бричкой и вылизывали сало около осей. Во всем воздухе была какая-то пыльная мгла, горизонт был серо-лилового цвета; но ни одной тучки не было на небе. Сильный западный ветер поднимал столбами пыль с дорог и полей, гнул макушки высоких лип и берез сада и далеко относил падавшие желтые листья. Я сидел у окна и с нетерпением ожидал окончания всех приготовлений. Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз провести несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку? «Что я за неженка? авось не замерзну. Хоть бы поскорей это все кончилось: сесть бы и ехать». — Кому прикажете записку о детском белье отдать? — сказала вошедшая, с заплаканными глазами и с запиской в руке, Наталья Савишна, обращаясь к maman. — Николаю отдайте, да приходите же после с детьми проститься. Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога? Вошел Фока и точно тем же голосом, которым он докладывал «кушать готово», остановившись у притолоки, сказал: «Лошади готовы». Я заметил, что maman вздрогнула и побледнела при этом известии, как будто оно было для нее неожиданно. Фоке приказано было затворить все двери в комнате. Меня это очень забавляло, «как будто все спрятались от кого-нибудь». Когда все сели, Фока тоже присел на кончике стула; но только что он это сделал, дверь скрипнула, и все оглянулись. В комнату торопливо вошла Наталья Савишна и, не поднимая глаз, приютилась около двери на одном стуле с Фокой. Как теперь вижу я плешивую голову, морщинистое неподвижное лицо Фоки и сгорбленную добрую фигурку в чепце, из-под которого виднеются седые волосы. Они жмутся на одном стуле, и им обоим неловко. Я продолжал быть беззаботен и нетерпелив. Десять секунд, которые просидели с закрытыми дверьми, показались мне за целый час. Наконец все встали, перекрестились и стали прощаться. Папа обнял maman и несколько раз поцеловал ее. — Полно, мой дружок, — сказал папа, — ведь не навек расстаемся. — Все-таки грустно! — сказала maman дрожащим от слез голосом. Когда я услыхал этот голос, увидал ее дрожащие губы и глаза, полные слез, я забыл про все и мне так стало грустно, больно и страшно, что хотелось бы лучше убежать, чем прощаться с нею. Я понял в эту минуту, что, обнимая отца, она уже прощалась с нами. Она столько раз принималась целовать и крестить Володю, что — полагая, что она теперь обратится ко мне — я совался вперед; но она еще и еще благословляла его и прижимала к груди. Наконец я обнял ее и, прильнув к ней, плакал, плакал, ни о чем не думая, кроме своего горя. Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные поцелуи в плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство, самое близкое к огорчению у людей раздражительных. Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною. Странно то, что я как теперь вижу все лица дворовых и мог бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого, что во все это время я ни разу не мог собраться с духом взглянуть на нее. Мне казалось, что, если бы я это сделал, ее и моя горесть должны бы были дойти до невозможных пределов. Я бросился прежде всех в коляску и уселся на заднем месте. За поднятым верхом я ничего не мог видеть, но какой-то инстинкт говорил мне, что maman еще здесь. «Посмотреть ли на нее еще или нет?.. Ну, в последний раз!» — сказал я сам себе и высунулся из коляски к крыльцу. В это время maman, с тою же мыслью, подошла с противоположной стороны коляски и позвала меня по имени. Услыхав ее голос сзади себя, я повернулся к ней, но так быстро, что мы стукнулись головами; она грустно улыбнулась и крепко, крепко поцеловала меня в последний раз. Когда мы отъехали несколько сажен, я решился взглянуть на нее. Ветер поднимал голубенькую косыночку, которою была повязана ее голова; опустив голову и закрыв лицо руками, она медленно всходила на крыльцо. Фока поддерживал ее. Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться... Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду. Отъехав с версту, я уселся попокойнее и с упорным вниманием стал смотреть на ближайший предмет перед глазами — заднюю часть пристяжной, которая бежала с моей стороны. Смотрел я, как махала хвостом эта пегая пристяжная, как забивала она одну ногу о другую, как доставал по ней плетеный кнут ямщика и ноги начали прыгать вместе; смотрел, как прыгала на ней шлея и на шлее кольца, и смотрел до тех пор, покуда эта шлея покрылась около хвоста мылом. Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на темный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребенком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и еще лицо мое не просохло от слез, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда. Но всякое воспоминание наводило меня на мысль о ней. Я вспомнил о грибе, который нашел накануне в березовой аллее, вспомнил о том, как Любочка с Катенькой поспорили — кому сорвать его, вспомнил и о том, как они плакали, прощаясь с нами. Жалко их! и Наталью Савишну жалко, и березовую аллею, и Фоку жалко! Даже злую Мими — и ту жалко! Все, все жалко! А бедная maman? И слезы опять навертывались на глаза; но ненадолго. Глава XV. ДЕТСТВО Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений. Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса ее так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на ее лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая — лицо ее не больше пуговки; но оно мне все так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть ее такой крошечной. Я прищуриваю глаза еще больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился — и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно. Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло. — Ты опять заснешь, Николенька, — говорит мне maman, — ты бы лучше шел на верх. — Я не хочу спать, мамаша, — ответишь ей, и неясные, но сладкие грезы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаешь ее и еще во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмешь ее к губам. Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос! — Вставай, моя душечка: пора идти спать. Ничьи равнодушные взоры не стесняют ее: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но еще крепче целую ее руку. — Вставай же, мой ангел. Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее груди и, задыхаясь, сказать: — Ах, милая, милая мамаша, как я тебя люблю! Она улыбается своей грустной, очаровательной улыбкой, берет обеими руками мою голову, целует меня в лоб и кладет к себе на колени. — Так ты меня очень любишь? — Она молчит с минуту, потом говорит: — Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай. Если не будет твоей мамаши, ты не забудешь ее? не забудешь, Николенька? Она еще нежнее целует меня. — Полно! и не говори этого, голубчик мой, душечка моя! — вскрикиваю я, целуя ее колени, и слезы ручьями льются из моих глаз — слезы любви и восторга. После этого, как, бывало, придешь на верх и станешь перед иконами, в своем ваточном халатце, какое чудесное чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к Богу как-то странно сливались в одно чувство. После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце; на душе легко, светло и отрадно; одни мечты гонят другие, — но о чем они? Они неуловимы, но исполнены чистой любовью и надеждами на светлое счастие. Вспомнишь, бывало, о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай Бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать». Потом любимую фарфоровую игрушку — зайчика или собачку — уткнешь в угол пуховой подушки и любуешься, как хорошо, тепло и уютно ей там лежать. Еще помолишься о том, чтобы дал Бог счастия всем, чтобы все были довольны и чтобы завтра была хорошая погода для гулянья, повернешься на другой бок, мысли и мечты перепутаются, смешаются, и уснешь тихо, спокойно, еще с мокрым от слез лицом. Вернутся ли когда-нибудь та свежесть, беззаботность, потребность любви и сила веры, которыми обладаешь в детстве? Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви — были единственными побуждениями в жизни? Где те горячие молитвы? где лучший дар — те чистые слезы умиления? Прилетал ангел-утешитель, с улыбкой утирал слезы эти и навевал сладкие грезы неиспорченному детскому воображению. Неужели жизнь оставила такие тяжелые следы в моем сердце, что навеки отошли от меня слезы и восторги эти? Неужели остались одни воспоминания? Глава XVI. СТИХИ Почти месяц после того, как мы переехали в Москву, я сидел на верху бабушкиного дома, за большим столом, и писал; напротив меня сидел рисовальный учитель и окончательно поправлял нарисованную черным карандашом головку какого-то турка в чалме. Володя, вытянув шею, стоял сзади учителя и смотрел ему через плечо. Головка эта была первое произведение Володи черным карандашом и нынче же, в день ангела бабушки, должна была быть поднесена ей. — А сюда вы не положите еще тени? — сказал Володя учителю, приподнимаясь на цыпочки и указывая на шею турка. — Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет: что вы поднесете бабушке? Право, лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел. В эту минуту я тоже думал, что лучше бы было головку, чем то, над чем я трудился. Когда нам объявили, что скоро будут именины бабушки и что нам должно приготовить к этому дню подарки, мне пришло в голову написать ей стихи на этот случай, и я тотчас же прибрал два стиха с рифмами, надеясь так же скоро прибрать остальные. Я решительно не помню, каким образом вошла мне в голову такая странная для ребенка мысль, но помню, что она мне очень нравилась и что на все вопросы об этом предмете я отвечал, что непременно поднесу бабушке подарок, но никому не скажу, в чем он будет состоять. Против моего ожидания оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были в наших книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его бумагах и в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу. Г-же Л. ...Петровской. 1828, 3 июни. Помните близко, Помните далеко, Помните моего Еще отныне и до всегда, Помните еще до моего гроба, Как верен я любить имею. Карл Мауер Стихотворение это, написанное красивым круглым почерком на тонком почтовом листе, понравилось мне по трогательному чувству, которым оно проникнуто; я тотчас же выучил его наизусть и решился взять за образец. Дело пошло гораздо легче. В день именин поздравление из двенадцати стихов было готово, и, сидя за столом в классной, я переписывал его на веленевую бумагу. Уже два листа бумаги были испорчены... не потому, чтобы я думал что-нибудь переменить в них: стихи мне казались превосходными; но с третьей линейки концы их начали загибаться кверху все больше и больше, так что даже издалека видно было, что это написано криво и никуда не годится. Третий лист был так же крив, как и прежние; но я решился не переписывать больше. В стихотворении своем я поздравлял бабушку, желал ей много лет здравствовать и заключал так: Стараться будем утешать И любим, как родную мать. Кажется, было бы очень недурно, но последний стих как-то странно оскорблял мой слух. — И лю-бим, как родну-ю мать, — твердил я себе под нос. — Какую бы рифму вместо мать? играть? кровать?.. Э, сойдет! все лучше карл-иванычевых! И я написал последний стих. Потом в спальне я прочел вслух все свое сочинение, с чувством и жестами. Были стихи совершенно без размера, но я не останавливался на них; последний же еще сильнее и неприятнее поразил меня. Я сел на кровать и задумался... «Зачем я написал: как родную мать? ее ведь здесь нет, так не нужно было и поминать ее; правда, я бабушку люблю, уважаю, но все она не то... зачем я написал это, зачем я солгал? Положим, это стихи, да все-таки не нужно было». В это самое время вошел портной и принес новые полуфрачки. — Ну, так и быть! — сказал я в сильном нетерпении, с досадой сунул стихи под подушку и побежал примеривать московское платье. Московское платье оказалось превосходно: коричневые полуфрачки с бронзовыми пуговками были сшиты в обтяжку — не так, как в деревне нам шивали, на рост, — черные брючки, тоже узенькие, чудо как хорошо обозначали мускулы и лежали на сапогах. «Наконец-то и у меня панталоны со штрипками, настоящие!» — мечтал я, вне себя от радости, осматривая со всех сторон свои ноги. Хотя мне было очень узко и неловко в новом платье, я скрыл это от всех, сказал, что, напротив, мне очень покойно и что ежели есть недостаток в этом платье, так только тот, что оно немножко просторно. После этого я очень долго, стоя перед зеркалом, причесывал свою обильно напомаженную голову; но, сколько ни старался, я никак не мог пригладить вихры на макушке: как только я, желая испытать их послушание, переставал прижимать их щеткой, они поднимались и торчали в разные стороны, придавая моему лицу самое смешное выражение. Карл Иваныч одевался в другой комнате, и через классную пронесли к нему синий фрак и еще какие-то белые принадлежности. У двери, которая вела вниз, послышался голос одной из горничных бабушки; я вышел, чтобы узнать, что ей нужно. Она держала на руке туго накрахмаленную манишку и сказала мне, что она принесла ее для Карла Иваныча и что ночь не спала для того, чтобы успеть вымыть ее ко времени. Я взялся передать манишку и спросил, встала ли бабушка. — Как же-с! уж кофе откушали, и протопоп пришел. Каким вы молодчиком! — прибавила она с улыбкой, оглядывая мое новое платье. Замечание это заставило меня покраснеть; я перевернулся на одной ножке, щелкнул пальцами и припрыгнул, желая ей этим дать почувствовать, что она еще не знает хорошенько, какой я действительно молодчик. Когда я принес манишку Карлу Иванычу, она уже была не нужна ему: он надел другую и, перегнувшись перед маленьким зеркальцем, которое стояло на столе, держался обеими руками за пышный бант своего галстука и пробовал, свободно ли входит в него и обратно его гладко выбритый подбородок. Обдернув со всех сторон наши платья и попросив Николая сделать для него то же самое, он повел нас к бабушке. Мне смешно вспомнить, как сильно пахло от нас троих помадой, в то время как мы стали спускаться по лестнице. У Карла Иваныча в руках была коробочка своего изделия, у Володи — рисунок, у меня — стихи; у каждого на языке было приветствие, с которым он поднесет свой подарок. В ту минуту, как Карл Иваныч отворил дверь залы, священник надевал ризу и раздались первые звуки молебна. Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись на спинку стула, она стояла у стенки и набожно молилась; подле нее стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся, заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными, остановились у самой двери. Весь эффект неожиданности, на который мы рассчитывали, был потерян. Когда стали подходить к креслу, я вдруг почувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой одуревающей застенчивости, и, чувствуя, что у меня никогда недостанет духу поднести свой подарок, я спрятался за спину Карла Иваныча, который, в самых отборных выражениях поздравив бабушку, переложил коробочку из правой руки в левую, вручил ее имениннице и отошел несколько шагов, чтобы дать место Володе. Бабушка, казалось, была в восхищении от коробочки, оклеенной золотыми каемками, и самой ласковой улыбкой выразила свою благодарность. Заметно, однако, было, что она не знала, куда поставить эту коробочку, и, должно быть, поэтому предложила папа посмотреть, как удивительно искусно она сделана. Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал головой и с любопытством посматривал то на коробочку, то на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы со всех сторон. Настал и мой черед: бабушка с одобрительной улыбкой обратилась ко мне. Те, которые испытали застенчивость, знают, что чувство это увеличивается в прямом отношении времени, а решительность уменьшается в обратном отношении, то есть: чем больше продолжается это состояние, тем делается оно непреодолимее и тем менее остается решительности. Последняя смелость и решительность оставили меня в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему телу я чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места. — Ну, покажи же, Николенька, что у тебя — коробочка или рисованье? — сказал мне папа. Делать было нечего: дрожащей рукой подал я измятый роковой сверток; но голос совершенно отказался служить мне, и я молча остановился перед бабушкой. Я не мог прийти в себя от мысли, что вместо ожидаемого рисунка при всех прочтут мои никуда не годные стихи и слова: как родную мать, которые ясно докажут, что я никогда не любил и забыл ее. Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда по слабости зрения, не дочтя до конца, она передала бумагу папа и попросила его прочесть ей все сначала? Мне казалось, что она это сделала потому, что ей надоело читать такие дурные и криво написанные стихи, и для того, чтобы папа мог сам прочесть последний стих, столь явно доказывающий мою бесчувственность. Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать... вот тебе за это!», но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено, бабушка сказала: «Charmant»[24. - Очаровательно!] и поцеловала меня в лоб. Коробочка, рисунок и стихи были положены рядом с двумя батистовыми платками и табакеркой с портретом maman на выдвижной столик вольтеровского кресла, в котором всегда сиживала бабушка. — Княгиня Варвара Ильинична, — доложил один из двух огромных лакеев, ездивших за каретой бабушки. Бабушка, задумавшись, смотрела на портрет, вделанный в черепаховую табакерку, и ничего не отвечала. — Прикажете просить, ваше сиятельство? — повторил лакей. Глава XVII. КНЯГИНЯ КОРНАКОВА — Проси, — сказала бабушка, усаживаясь глубже в кресло. Княгиня была женщина лет сорока пяти, маленькая, тщедушная, сухая и желчная, с серо-зелеными неприятными глазками, выражение которых явно противоречило неестественно-умильно сложенному ротику. Из-под бархатной шляпки с страусовым пером виднелись светло-рыжеватые волосы; брови и ресницы казались еще светлее и рыжеватее на нездоровом цвете ее лица. Несмотря на это, благодаря ее непринужденным движениям, крошечным рукам и особенной сухости во всех чертах, общий вид ее имел что-то благородное и энергическое. Княгиня очень много говорила и по своей речивости принадлежала к тому разряду людей, которые всегда говорят так, как будто им противоречат, хотя бы никто не говорил ни слова: она то возвышала голос, то, постепенно понижая его, вдруг с новой живостью начинала говорить и оглядывалась на присутствующих, но не принимающих участие в разговоре особ, как будто стараясь подкрепить себя этим взглядом. Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante[25. - моя добрая тетушка], я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова: — Очень вам благодарна, моя милая, за вашу внимательность; а что князь Михайло не приехал, так что ж про то и говорить... у него всегда дел пропасть; да и то сказать, что ему за удовольствие с старухой сидеть? И, не давая княгине времени опровергнуть ее слова, она продолжала: — Что, как ваши детки, моя милая? — Да слава Богу, ma tante[26. - тетушка], растут, учатся, шалят... особенно Этьен — старший, такой повеса становится, что ладу никакого нет; зато и умен — un garçon, qui promet[27. - мальчик обещающий]. Можете себе представить, mon cousin, — продолжала она, обращаясь исключительно к папа, потому что бабушка, нисколько не интересуясь детьми княгини, а желая похвастаться своими внуками, с тщательностию достала мои стихи из-под коробочки и стала их развертывать, — можете себе представить, mon cousin, что он сделал на днях... И княгиня, наклонившись к папа, начала ему рассказывать что-то с большим одушевлением. Окончив рассказ, которого я не слыхал, она тотчас засмеялась и, вопросительно глядя в лицо папа, сказала: — Каков мальчик, mon cousin? Он стоил, чтобы его высечь; но выдумка эта так умна и забавна, что я его простила, mon cousin. И княгиня, устремив взоры на бабушку, ничего не говоря, продолжала улыбаться. — Разве вы бьетесвоих детей, моя милая, — спросила бабушка, значительно поднимая брови и делая особенное ударение на слове бьете. — Ax, ma bonne tante[28. - моя добрая тетушка], — кинув быстрый взгляд на папа, добреньким голоском отвечала княгиня, — я знаю, какого вы мнения на этот счет, но позвольте мне в этом одном с вами не согласиться: сколько я ни думала, сколько ни читала, ни советовалась об этом предмете, все-таки опыт привел меня к тому, что я убедилась в необходимости действовать на детей страхом. Чтобы что-нибудь сделать из ребенка, нужен страх... не так ли, mon cousin? А чего, je vous demande un peu [29. - я вас спрашиваю], дети боятся больше, чем розги? При этом она вопросительно взглянула на нас, и, признаюсь, мне сделалось как-то неловко в эту минуту. — Как ни говорите, а мальчик до двенадцати и даже до четырнадцати лет все еще ребенок; вот девочка — другое дело. «Какое счастье, — подумал я, — что я не ее сын». — Да, это прекрасно, моя милая, — сказала бабушка, свертывая мои стихи и укладывая их под коробочку, как будто не считая после этого княгиню достойною слышать такое произведение, — это очень хорошо, только скажите мне, пожалуйста, каких после этого вы можете требовать деликатных чувств от ваших детей? И, считая этот аргумент неотразимым, бабушка прибавила, чтобы прекратить разговор: — Впрочем, у каждого на этот счет может быть свое мнение. Княгиня не отвечала, но только снисходительно улыбалась, выражая этим, что она извиняет эти странные предрассудки в особе, которую так много уважает. — Ах, да познакомьте же меня с вашими молодыми людьми, — сказала она, глядя на нас и приветливо улыбаясь. Мы встали и, устремив глаза на лицо княгини, никак не знали: что же нужно сделать, чтобы доказать, что мы познакомились. — Поцелуйте же руку княгини, — сказал папа. — Прошу любить старую тетку, — говорила она, целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к бабушке; но бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала: — Э! моя милая, разве нынче считается такое родство? — Этот у меня будет светский молодой человек, — сказал папа, указывая на Володю, — а этот поэт, — прибавил он, в то время как я, целуя маленькую, сухую ручку княгини, с чрезвычайной ясностью воображал в этой руке розгу, под розгой — скамейку, и т. д. — Который? — спросила княгиня, удерживая меня за руку. — А этот, маленький, с вихрами, — отвечал папа, весело улыбаясь. «Что ему сделали мои вихры... разве нет другого разговора?» — подумал я и отошел в угол. Я имел самые странные понятия о красоте — даже Карла Иваныча считал первым красавцем в мире; но очень хорошо знал, что я нехорош собою, и в этом нисколько не ошибался; поэтому каждый намек на мою наружность больно оскорблял меня. Я очень хорошо помню, как раз за обедом — мне было тогда шесть лет — говорили о моей наружности, как maman старалась найти что-нибудь хорошее в моем лице: говорила, что у меня умные глаза, приятная улыбка, и наконец, уступая доводам отца и очевидности, принуждена была сознаться, что я дурен; и потом, когда я благодарил ее за обед, потрепала меня по щеке и сказала: — Ты это знай, Николенька, что за твое лицо тебя никто не будет любить; поэтому ты должен стараться быть умным и добрым мальчиком. Эти слова не только убедили меня в том, что я не красавец, но еще и в том, что я непременно буду добрым и умным мальчиком. Несмотря на это, на меня часто находили минуты отчаяния: я воображал, что нет счастия на земле для человека с таким широким носом, толстыми губами и маленькими серыми глазами, как я; я просил Бога сделать чудо — превратить меня в красавца, и все, что имел в настоящем, все, что мог иметь в будущем, я все отдал бы за красивое лицо. Глава XVIII. КНЯЗЬ ИВАН ИВАНЫЧ Когда княгиня выслушала стихи и осыпала сочинителя похвалами, бабушка смягчилась, стала говорить с ней по-французски, перестала называть ее вы, моя милая и пригласила приехать к нам вечером со всеми детьми, на что княгиня согласилась и, посидев еще немного, уехала. Гостей с поздравлениями приезжало так много в этот день, что на дворе, около подъезда, целое утро не переставало стоять по нескольку экипажей. — Bonjour, chère cousin, — сказал один из гостей, войдя в комнату и целуя руку бабушки. Это был человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой белый крест, и с спокойным открытым выражением лица. Свобода и простота его движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты. Князь Иван Иваныч в конце прошлого столетия, благодаря своему благородному характеру, красивой наружности, замечательной храбрости, знатной и сильной родне и в особенности счастию, сделал еще в очень молодых летах блестящую карьеру. Он продолжал служить, и очень скоро честолюбие его было так удовлетворено, что ему больше нечего было желать в этом отношении. С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости. Он был небольшого ума, но благодаря такому положению, которое позволяло ему свысока смотреть на все тщеславные треволнения жизни, образ мыслей его был возвышенный. Он был добр и чувствителен, но холоден и несколько надменен в обращении. Это происходило оттого, что, быв поставлен в такое положение, в котором он мог быть полезен многим, своею холодностью он старался оградить себя от беспрестанных просьб и заискиваний людей, которые желали только воспользоваться его влиянием. Холодность эта смягчалась, однако, снисходительной вежливостью человека очень большого света. Он был хорошо образован и начитан; но образование его остановилось на том, что он приобрел в молодости, то есть в конце прошлого столетия. Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их. Несмотря на это французско-классическое образование, которого остается теперь уже так мало образчиков, разговор его был прост, и простота эта одинаково скрывала его незнание некоторых вещей и выказывала приятный тон и терпимость. Он был большой враг всякой оригинальности, говоря, что оригинальность есть уловка людей дурного тона. Общество было для него необходимо, где бы он ни жил; в Москве или за границей, он всегда живал одинаково открыто и в известные дни принимал у себя весь город. Он был на такой ноге в городе, что пригласительный билет от него мог служить паспортом во все гостиные, что многие молоденькие и хорошенькие дамы охотно подставляли ему свои розовенькие щечки, которые он целовал как будто с отеческим чувством, и что иные, по-видимому очень важные и порядочные, люди были в неописанной радости, когда допускались к партии князя. Уже мало оставалось для князя таких людей, как бабушка, которые были бы с ним одного круга, одинакового воспитания, взгляда на вещи и одних лет; поэтому он особенно дорожил своей старинной, дружеской связью с нею и оказывал ей всегда большое уважение. Я не мог наглядеться на князя: уважение, которое ему все оказывали, большие эполеты, особенная радость, которую изъявила бабушка, увидев его, и то, что он один, по-видимому, не боялся ее, обращался с ней совершенно свободно и даже имел смелость называть ее ma cousine, внушили мне к нему уважение, равное, если не большее, тому, которое я чувствовал к бабушке. Когда ему показали мои стихи, он подозвал меня к себе и сказал: — Почем знать, ma cousine, может быть, это будет другой Державин. При этом он так больно ущипнул меня за щеку, что если я не вскрикнул, так только потому, что догадался принять это за ласку. Гости разъехались, папа и Володя вышли; в гостиной остались князь, бабушка и я. — Отчего это наша милая Наталья Николаевна не приехала? — спросил вдруг князь Иван Иваныч после минутного молчания. — Ah! mon cher[30. - Ax! мой дорогой], — отвечала бабушка, понизив голос и положив руку на рукав его мундира, — она, верно бы, приехала, если б была свободна делать, что хочет. Она пишет мне, что будто Pierre предлагал ей ехать, но что она сама отказалась, потому что доходов у них будто бы совсем не было нынешний год; и пишет: «Притом, мне и незачем переезжать нынешний год всем домом в Москву. Любочка еще слишком мала; а насчет мальчиков, которые будут жить у вас, я еще покойнее, чем ежели бы они были со мною». Все это прекрасно! — продолжала бабушка таким тоном, который ясно доказывал, что она вовсе не находила, чтобы это было прекрасно, — мальчиков давно пора было прислать сюда, чтобы они могли чему-нибудь учиться и привыкать к свету; а то какое же им могли дать воспитание в деревне?.. ведь старшему скоро тринадцать лет, а другому одиннадцать... Вы заметили, mon cousin, они здесь совершенно как дикие... в комнату войти не умеют. — Я, однако, не понимаю, — отвечал князь, — отчего эти всегдашние жалобы на расстройство обстоятельств? У него очень хорошее состояние, а Наташину Хабаровку, в которой мы с вами во время оно игрывали на театре, я знаю как свои пять пальцев, — чудесное именье! и всегда должно приносить прекрасный доход. — Я вам скажу, как истинному другу, — прервала его бабушка с грустным выражением, — мне кажется, что все это отговорки, для того только чтобы ему жить здесь одному, шляться по клубам, по обедам и Бог знает что делать; а она ничего не подозревает. Вы знаете, какая это ангельская доброта — она ему во всем верит. Он уверил ее, что детей нужно везти в Москву, а ей одной, с глупой гувернанткой, оставаться в деревне, — она поверила; скажи он ей, что детей нужно сечь, так же как сечет своих княгиня Варвара Ильинична, она и тут, кажется бы, согласилась, — сказала бабушка, поворачиваясь в своем кресле с видом совершенного презрения. — Да, мой друг, — продолжала бабушка после минутного молчания, взяв в руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не... Бабушка закрыла лицо платком. — Eh! ma bonn amie[31. - Э! мой добрый друг], — сказал князь с упреком, — я вижу, вы нисколько не стали благоразумнее — вечно сокрушаетесь и плачете о воображаемом горе. Ну как вам не совестно? я его давно знаю, и знаю за внимательного, доброго и прекрасного мужа и главное — за благороднейшего человека, un parfait honnête homme[32. - совершенно порядочный человек]. Невольно подслушав разговор, которого мне не должно было слушать, я на цыпочках и в сильном волнении выбрался из комнаты. Глава XIX. ИВИНЫ — Володя! Володя! Ивины! — закричал я, увидев в окно трех мальчиков в синих бекешах с бобровыми воротниками, которые, следуя за молодым гувернером-щеголем, переходили с противоположного тротуара к нашему дому. Ивины приходились нам родственниками и были почти одних с нами лет; вскоре после приезда нашего в Москву мы познакомились и сошлись с ними. Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими красными губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением лица. Он никогда не улыбался, но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом. Его оригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Я почувствовал к нему непреодолимое влечение. Видеть его было достаточно для моего счастия; и одно время все силы души моей были сосредоточены в этом желании: когда мне случалось провести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать, и мне становилось грустно до слез. Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение. Никому в мире я не решился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им. Может быть, потому, что ему надоедало чувствовать беспрестанно устремленными на него мои беспокойные глаза, или просто, не чувствуя ко мне никакой симпатии, он заметно больше любил играть и говорить с Володей, чем со мною; но я все-таки был доволен, ничего не желал, ничего не требовал и всем готов был для него пожертвовать. Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое чувство — страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак любви, я чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви. В первый раз, как Сережа заговорил со мной, я до того растерялся от такого неожиданного счастия, что побледнел, покраснел и ничего не мог отвечать ему. У него была дурная привычка, когда он задумывался, останавливать глаза на одной точке и беспрестанно мигать, подергивая при этом носом и бровями. Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до того милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства бабушка спросила: не болят ли у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин. Между нами никогда не было сказано ни слова о любви; но он чувствовал свою власть надо мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях; я же, как ни желал высказать ему все, что было у меня на душе, слишком боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему. Иногда влияние его казалось мне тяжелым, несносным; но выйти из-под него было не в моей власти. Мне грустно вспомнить об этом свежем, прекрасном чувстве бескорыстной и беспредельной любви, которое так и умерло, не излившись и не найдя сочувствия. Странно, отчего, когда я был ребенком, я старался быть похожим на большого, а с тех пор, как перестал быть им, часто желал быть похожим на него. Сколько раз это желание — не быть похожим на маленького, в моих отношениях с Сережей, останавливало чувство, готовое излиться, и заставляло лицемерить. Я не только не смел поцеловать его, чего мне иногда очень хотелось, взять его за руку, сказать, как я рад его видеть, но не смел даже называть его Сережа, а непременно Сергей: так уж было заведено у нас. Каждое выражение чувствительности доказывало ребячество и то, что тот, кто позволял себе его, был еще мальчишка. Не пройдя еще через те горькие испытания, которые доводят взрослых до осторожности и холодности в отношениях, мы лишали себя чистых наслаждений нежной детской привязанности по одному только странному желанию подражать большим. Еще в лакейской встретил я Ивиных, поздоровался с ними и опрометью пустился к бабушке: я объявил ей о том, что приехали Ивины, с таким выражением, как будто это известие должно было вполне осчастливить ее. Потом, не спуская глаз с Сережи, я последовал за ним в гостиную и следил за всеми его движениями. В то время как бабушка сказала, что он очень вырос, и устремила на него свои проницательные глаза, я испытывал то чувство страха и надежды, которое должен испытывать художник, ожидая приговора над своим произведением от уважаемого судьи. Молодой гувернер Ивиных, Herr Frost, с позволения бабушки сошел с нами в палисадник, сел на зеленую скамью, живописно сложил ноги, поставив между ними палку с бронзовым набалдашником, и с видом человека, очень довольного своими поступками, закурил сигару. Herr Frost был немец, но немец совершенно не того покроя, как наш добрый Карл Иваныч: во-первых, он правильно говорил по-русски, с дурным выговором — по-французски и пользовался вообще, в особенности между дамами, репутацией очень ученого человека; во-вторых, он носил рыжие усы, большую рубиновую булавку в черном атласном шарфе, концы которого были просунуты под помочи, и светло-голубые панталоны с отливом и со штрипками; в-третьих, он был молод, имел красивую, самодовольную наружность и необыкновенно видные, мускулистые ноги. Заметно было, что он особенно дорожил этим последним преимуществом: считал его действие неотразимым в отношении особ женского пола и, должно быть, с этой целью старался выставлять свои ноги на самое видное место и, стоя или сидя на месте, всегда приводил в движение свои икры. Это был тип молодого русского немца, который хочет быть молодцом и волокитой. В палисаднике было очень весело. Игра в разбойники шла как нельзя лучше; но одно обстоятельство чуть-чуть не расстроило всего. Сережа был разбойник: погнавшись за проезжающими, он споткнулся и на всем бегу ударился коленом о дерево, так сильно, что я думал, он расшибется вдребезги. Несмотря на то, что я был жандарм и моя обязанность состояла в том, чтобы ловить его, я подошел и с участием стал спрашивать, больно ли ему. Сережа рассердился на меня: сжал кулаки, топнул ногой и голосом, который ясно доказывал, что он очень больно ушибся, закричал мне: — Ну, что это? после этого игры никакой нет! Ну, что ж ты меня не ловишь? что ж ты меня не ловишь? — повторял он несколько раз, искоса поглядывая на Володю и старшего Ивина, которые, представляя проезжающих, припрыгивая, бежали по дорожке, и вдруг взвизгнул и с громким смехом бросился ловить их. Не могу передать, как поразил и пленил меня этот геройский поступок: несмотря на страшную боль, он не только не заплакал, но не показал и виду, что ему больно, и ни на минуту не забыл игры. Вскоре после этого, когда к нашей компании присоединился еще Иленька Грап и мы до обеда отправились на верх, Сережа имел случай еще более пленить и поразить меня своим удивительным мужеством и твердостью характера. Иленька Грап был сын бедного иностранца, который когда-то жил у моего деда, был чем-то ему обязан и почитал теперь своим непременным долгом присылать очень часто к нам своего сына. Если он полагал, что знакомство с нами может доставить его сыну какую-нибудь честь или удовольствие, то он совершенно ошибался в этом отношении, потому что мы не только не были дружны с Иленькой, но обращали на него внимание только тогда, когда хотели посмеяться над ним. Иленька Грап был мальчик лет тринадцати, худой, высокий, бледный, с птичьей рожицей и добродушно-покорным выражением. Он был очень бедно одет, но зато всегда напомажен так обильно, что мы уверяли, будто у Грапа в солнечный день помада тает на голове и течет под курточку. Когда я теперь вспоминаю его, я нахожу, что он был очень услужливый, тихий и добрый мальчик; тогда же он мне казался таким презренным существом, о котором не стоило ни жалеть, ни даже думать. Когда игра в разбойники прекратилась, мы пошли на верх, начали возиться и щеголять друг перед другом разными гимнастическими штуками. Иленька с робкой улыбкой удивления поглядывал на нас, и когда ему предлагали попробовать то же, отказывался, говоря, что у него совсем нет силы. Сережа был удивительно мил; он снял курточку — лицо и глаза его разгорелись, — он беспрестанно хохотал и затеивал новые шалости: перепрыгивал через три стула, поставленные рядом, через всю комнату перекатывался колесом, становился кверху ногами на лексиконы Татищева, положенные им в виде пьедестала на середину комнаты, и при этом выделывал ногами такие уморительные штуки, что невозможно было удержаться от смеха. После этой последней штуки он задумался, помигал глазами и вдруг с совершенно серьезным лицом подошел к Иленьке: «Попробуйте сделать это; право, это нетрудно». Грап, заметив, что общее внимание обращено на него, покраснел и чуть слышным голосом уверял, что он никак не может этого сделать. — Да что ж в самом деле, отчего он ничего не хочет показать? Что он за девочка... непременно надо, чтобы он стал на голову! И Сережа взял его за руку. — Непременно, непременно на голову! — закричали мы все, обступив Иленьку, который в эту минуту заметно испугался и побледнел, схватили его за руку и повлекли к лексиконам. — Пустите меня, я сам! курточку разорвете! — кричала несчастная жертва. Но эти крики отчаяния еще более воодушевляли нас; мы помирали со смеху; зеленая курточка трещала на всех швах. Володя и старший Ивин нагнули ему голову и поставили ее на лексиконы; я и Сережа схватили бедного мальчика за тоненькие ноги, которыми он махал в разные стороны, засучили ему панталоны до колен и с громким смехом вскинули их кверху; младший Ивин поддерживал равновесие всего туловища. Случилось так, что после шумного смеха мы вдруг все замолчали, и в комнате стало так тихо, что слышно было только тяжелое дыхание несчастного Грапа. В эту минуту я не совсем был убежден, что все это очень смешно и весело. — Вот теперь молодец, — сказал Сережа, хлопнув его рукою. Иленька молчал и, стараясь вырваться, кидал ногами в разные стороны. Одним из таких отчаянных движений он ударил каблуком по глазу Сереже так больно, что Сережа тотчас же оставил его ноги, схватился за глаз, из которого потекли невольно слезы, и из всех сил толкнул Иленьку. Иленька, не будучи более поддерживаем нами, как что-то безжизненное, грохнулся на землю и от слез мог только выговорить: — За что вы меня тираните? Плачевная фигура бедного Иленьки с заплаканным лицом, взъерошенными волосами и засученными панталонами, из-под которых видны были нечищенные голенища, поразила нас; мы все молчали и старались принужденно улыбаться. Первый опомнился Сережа. — Вот баба нюня, — сказал он, слегка трогая его ногою, — с ним шутить нельзя... Ну, полно, вставайте. — Я вам сказал, что ты негодный мальчишка, — злобно выговорил Иленька и, отвернувшись прочь, громко зарыдал. — А-а! каблуками бить да еще браниться! — закричал Сережа, схватив в руки лексикон и взмахнув над головою несчастного, который и не думал защищаться, а только закрывал руками голову. — Вот тебе! вот тебе!.. Бросим его, коли он шуток не понимает... Пойдемте вниз, — сказал Сережа, неестественно засмеявшись. Я с участием посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, еще немного, и он умрет от конвульсий, которые дергали все его тело. — Э, Сергей! — сказал я ему, — зачем ты это сделал? — Вот хорошо!.. я не заплакал, небось, сегодня, как разбил себе ногу почти до кости. «Да, это правда, — подумал я. — Иленька больше ничего, как плакса, а вот Сережа — так это молодец... что это за молодец!..» Я не сообразил того, что бедняжка плакал, верно, не столько от физической боли, сколько от той мысли, что пять мальчиков, которые, может быть, нравились ему, без всякой причины, все согласились ненавидеть и гнать его. Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа? Неужели это прекрасное чувство было заглушено во мне любовью к Сереже и желанием казаться перед ним таким же молодцом, как и он сам? Незавидные же были эти любовь и желание казаться молодцом! Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний. Глава XX. СОБИРАЮТСЯ ГОСТИ Судя по особенной хлопотливости, заметной в буфете, по яркому освещению, придававшему какой-то новый, праздничный вид всем уже мне давно знакомым предметам в гостиной и зале, и в особенности судя по тому, что недаром же прислал князь Иван Иваныч свою музыку, ожидалось немалое количество гостей к вечеру. При шуме каждого мимо ехавшего экипажа я подбегал к окну, приставлял ладони к вискам и стеклу и с нетерпеливым любопытством смотрел на улицу. Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине улицы — какой-нибудь Ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано, бегу встречать их в переднюю. Вместо Ивиных за ливрейной рукой, отворившей дверь, показались две особы женского пола: одна — большая, в синем салопе с собольим воротником, другая — маленькая, вся закутанная в зеленую шаль, из-под которой виднелись только маленькие ножки в меховых ботинках. Не обращая на мое присутствие в передней никакого внимания, хотя я счел долгом при появлении этих особ поклониться им, маленькая молча подошла к большой и остановилась перед нею. Большая размотала платок, закрывавший всю голову маленькой, расстегнула на ней салоп, и когда ливрейный лакей получил эти вещи под сохранение и снял с нее меховые ботинки, из закутанной особы вышла чудесная двенадцатилетняя девочка в коротеньком открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных черных башмачках. На беленькой шейке была черная бархатная ленточка; головка вся была в темно-русых кудрях, которые спереди так хорошо шли к ее прекрасному личику, а сзади — к голым плечикам, что никому, даже самому Карлу Иванычу, я не поверил бы, что они вьются так оттого, что с утра были завернуты в кусочки «Московских ведомостей» и что их прижигали горячими железными щипцами. Казалось, она так и родилась с этой курчавой головкой. Поразительной чертой в ее лице была необыкновенная величина выпуклых полузакрытых глаз, которые составляли странный, но приятный контраст с крошечным ротиком. Губки были сложены, а глаза смотрели так серьезно, что общее выражение ее лица было такое, от которого не ожидаешь улыбки и улыбка которого бывает тем обворожительнее. Стараясь быть незамеченным, я шмыгнул в дверь залы и почел нужным прохаживаться взад и вперед, притворившись, что нахожусь в задумчивости и совсем не знаю о том, что приехали гости. Когда гости вышли на половину залы, я как будто опомнился, расшаркался и объявил им, что бабушка в гостиной. Г-жа Валахина, лицо которой мне очень понравилось, в особенности потому, что я нашел в нем большое сходство с лицом ее дочери Сонечки, благосклонно кивнула мне головой. Бабушка, казалось, была очень рада видеть Сонечку: подозвала ее ближе к себе, поправила на голове ее одну буклю, которая спадывала на лоб, и, пристально всматриваясь в ее лицо, сказала: «Quelle charmante enfant!»[33. - Какой очаровательный ребенок!]. Сонечка улыбнулась, покраснела и сделалась так мила, что я тоже покраснел, глядя на нее. — Надеюсь, ты не будешь скучать у меня, мой дружок — сказала бабушка, приподняв ее личико за под бородок, прошу же веселиться и танцевать как можно больше. Вот уж и есть одна дама и два кавалера, — прибавила она, обращаясь к г-же Валахиной и дотрагиваясь до меня рукою. Это сближение было мне так приятно, что заставило покраснеть еще раз. Чувствуя, что застенчивость моя увеличивается, и услыхав шум еще подъехавшего экипажа, я почел нужным удалиться. В передней нашел я княгиню Корнакову с сыном и невероятным количеством дочерей. Дочери все были на одно лицо — похожи на княгиню и дурны; поэтому ни одна не останавливала внимания. Снимая салопы и хвосты, они все вдруг говорили тоненькими голосками, суетились и смеялись чему-то — должно быть, тому, что их было так много. Этьен был мальчик лет пятнадцати, высокий, мясистый, с испитой физиономией, впалыми, посинелыми внизу глазами и с огромными по летам руками и ногами; он был неуклюж, имел голос неприятный и неровный, но казался очень довольным собою и был точно таким, каким мог быть, по моим понятиям, мальчик, которого секут розгами. Мы довольно долго стояли друг против друга и, не говоря ни слова, внимательно всматривались; потом, пододвинувшись поближе, кажется, хотели поцеловаться, но, посмотрев еще в глаза друг другу, почему-то раздумали. Когда платья всех сестер его прошумели мимо нас, чтобы чем-нибудь начать разговор, я спросил, не тесно ли им было в карете. — Не знаю, — отвечал он мне небрежно, — я ведь никогда не езжу в карете, потому что, как только я сяду, меня сейчас начинает тошнить, и маменька это знает. Когда мы едем куда-нибудь вечером, я всегда сажусь на козлы — гораздо веселей — все видно, Филипп дает мне править, иногда и кнут я беру. Этак проезжающих, знаете, иногда, — прибавил он с выразительным жестом, — прекрасно! — Ваше сиятельство, — сказал лакей, входя в переднюю, — Филипп спрашивает: куда вы кнут изволили деть? — Как куда дел? да я ему отдал. — Он говорит, что не отдавали. — Ну, так на фонарь повесил. — Филипп говорит, что и на фонаре нет, а вы скажите лучше, что взяли да потеряли, а Филипп будет из своих денежек отвечать за ваше баловство, — продолжал, все более и более воодушевляясь, раздосадованный лакей. Лакей, который с виду был человек почтенный и угрюмый, казалось, горячо принимал сторону Филиппа и был намерен во что бы то ни стало разъяснить это дело. По невольному чувству деликатности, как будто ничего не замечая, я отошел в сторону; но присутствующие лакеи поступили совсем иначе: они подступили ближе, с одобрением посматривая на старого слугу. — Ну, потерял так потерял, — сказал Этьен, уклоняясь от дальнейших объяснений, — что стоит ему кнут, так я и заплачу. Вот уморительно! — прибавил он, подходя ко мне и увлекая меня в гостиную. — Нет, позвольте, барин, чем-то вы заплатите? знаю я, как вы платите: Марье Васильевне вот уж вы восьмой месяц двугривенный все платите, мне тоже уж, кажется, второй год, Петрушке... — Замолчишь ли ты! — крикнул молодой князь, побледнев от злости. — Вот я все это скажу. — Все скажу, все скажу! — проговорил лакей. — Нехорошо, ваше сиятельство! — прибавил он особенно выразительно в то время, как мы входили в залу, и пошел с салопами к ларю. — Вот так, так! — послышался за нами чей-то одобрительный голос в передней. Бабушка имела особенный дар, прилагая с известным тоном и в известных случаях множественные и единственные местоимения второго лица, высказывать свое мнение о людях. Хотя она употребляла вы и ты наоборот общепринятому обычаю, в ее устах эти оттенки принимали совсем другое значение. Когда молодой князь подошел к ней, она сказала ему несколько слов, называя его вы, и взглянула на него с выражением такого пренебрежения, что, если бы я был на его месте, я растерялся бы совершенно; но Этьен был, как видно, мальчик не такого сложения: он не только не обратил никакого внимания на прием бабушки, но да 95 же и на всю ее особу, а раскланялся всему обществу, если не ловко, то совершенно развязно. Сонечка занимала все мое внимание: я помню, что, когда Володя, Этьен и я разговаривали в зале на таком месте, с которого видна была Сонечка и она могла видеть и слышать нас, я говорил с удовольствием; когда мне случалось сказать, по моим понятиям, смешное или молодецкое словцо, я произносил его громче и оглядывался на дверь в гостиную; когда же мы перешли на другое место, с которого нас нельзя было ни слышать, ни видеть из гостиной, я молчал и не находил больше никакого удовольствия в разговоре. Гостиная и зала понемногу наполнялись гостями; в числе их, как и всегда бывает на детских вечерах, было несколько больших детей, которые не хотели пропустить случая повеселиться и потанцевать, как будто для того только, чтобы сделать удовольствие хозяйке дома. Когда приехали Ивины, вместо удовольствия, которое я обыкновенно испытывал при встрече с Сережей, я почувствовал какую-то странную досаду на него за то, что он увидит Сонечку и покажется ей. Глава XXI. ДО МАЗУРКИ — Э! да у вас, видно, будут танцы, — сказал Сережа, выходя из гостиной и доставая из кармана новую пару лайковых перчаток, — надо перчатки надевать. «Как же быть? а у нас перчаток-то нет, — подумал я, — надо пойти на верх — поискать». Но хотя я перерыл все комоды, я нашел только в одном — наши дорожные зеленые рукавицы, а в другом — одну лайковую перчатку, которая никак не могла годиться мне: во-первых, потому, что была чрезвычайно стара и грязна, во-вторых, потому, что была для меня слишком велика, а главное потому, что на ней недоставало среднего пальца, отрезанного, должно быть, еще очень давно, Карлом Иванычем для больной руки. Я надел, однако, на руку этот остаток перчатки и пристально рассматривал то место среднего пальца, которое всегда было замарано чернилами. — Вот если бы здесь была Наталья Савишна: у нее, верно бы, нашлись и перчатки. Вниз идти нельзя в таком виде, потому что если меня спросят, отчего я не танцую, что мне сказать? и здесь оставаться тоже нельзя, потому что меня непременно хватятся. Что мне делать? — говорил я, размахивая руками. — Что ты здесь делаешь? — сказал вбежавший Володя, — иди ангажируй даму... сейчас начнется. — Володя, — сказал я ему, показывая руку с двумя просунутыми в грязную перчатку пальцами, голосом, выражавшим положение, близкое к отчаянию, — Володя, ты и не подумал об этом! — О чем? — сказал он с нетерпением. — А! о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою руку, — и точно нет; надо спросить у бабушки... что она скажет? — и, нимало не задумавшись, побежал вниз. Хладнокровие, с которым он отзывался об обстоятельстве, казавшемся мне столь важным, успокоило меня, и я поспешил в гостиную, совершенно позабыв об уродливой перчатке, которая была надета на моей левой руке. Осторожно подойдя к креслу бабушки и слегка дотрагиваясь до ее мантилии, я шепотом сказал ей: — Бабушка! что нам делать? у нас перчаток нет! — Что, мой друг? — У нас перчаток нет, — повторил я, подвигаясь ближе и ближе и положив обе руки на ручку кресел. — А это что, — сказала она, вдруг схватив меня за левую руку. — Voyez, ma chère[34. - Посмотрите, моя дорогая], — продолжала она, обращаясь к г-же Валахиной, — voyez comme ce jeune homme s'est fait élégant pour danser avec votre fille[35. - посмотрите, каким элегантным сделал себя этот молодой человек, чтобы танцевать с вашей дочерью]. Бабушка крепко держала меня за руку и серьезно, но вопросительно посматривала на присутствующих До тех пор, пока любопытство всех гостей было удовлетворено и смех сделался общим. Я был бы очень огорчен, если бы Сережа видел меня в то время, как я, сморщившись от стыда, напрасно пытался вырвать свою руку, но перед Сонечкой, которая до того расхохоталась, что слезы навернулись ей на глаза и все кудряшки распрыгались около ее раскрасневшегося личика, мне нисколько не было совестно. Я понял, что смех ее был слишком громок и естествен, чтобы быть насмешливым; напротив, то, что мы посмеялись вместе и глядя друг на друга, как будто сблизило меня с нею. Эпизод с перчаткой, хотя и мог кончиться дурно, принес мне ту пользу, что поставил меня на свободную ногу в кругу, который казался мне всегда самым страшным, — в кругу гостиной; я не чувствовал уже ни малейшей застенчивости в зале. Страдание людей застенчивых происходит от неизвестности о мнении, которое о них составили; как только мнение это ясно выражено — какое бы оно ни было, — страдание прекращается. Что это как мила была Сонечка Валахина, когда она против меня танцевала французскую кадриль с неуклюжим молодым князем! Как мило она улыбалась, когда в chaîne подавала мне ручку! как мило, в такт прыгали на головке ее русые кудри, и как наивно делала она jeté-assemblé[36. - Шэн, жетэ-ассамбле — фигуры в танце] своими крошечными ножками! В пятой фигуре, когда моя дама перебежала от меня на другую сторону и когда я, выжидая такт, приготовлялся делать соло, Сонечка серьезно сложила губки и стала смотреть в сторону. Но напрасно она за меня боялась: я смело сделал chassé en avant, chassé en arrière, glissade[37. - шассэ-ан-аван, шассэ-ан-арьер, глисад — фигуры в танце] и, в то время как подходил к ней, игривым движением показал ей перчатку с двумя торчавшими пальцами. Она расхохоталась ужасно и еще милее засеменила ножками по паркету. Еще помню я, как, когда мы делали круг и все взялись за руки, она нагнула головку и, не вынимая своей руки из моей, почесала носик о свою перчатку. Все это как теперь перед моими глазами, и еще слышится мне кадриль из «Девы Дуная», под звуки которой все это происходило. Наступила и вторая кадриль, которую я танцевал с Сонечкой. Усевшись рядом с нею, я почувствовал чрезвычайную неловкость и решительно не знал, о чем с ней говорить. Когда молчание мое сделалось слишком продолжительно, я стал бояться, что бы она не приняла меня за дурака, и решился во что бы то ни стало вывести из такого заблуждения на мой счет. «Vous êtes une habitante de Moscou?[38. - Вы постоянно живете в Москве?] — сказал я ей и после утвердительного ответа продолжал: — Et moi, je n'ai encore jamais fréquenté la capetale»[39. - А я еще никогда не посещал столицы], — рассчитывая в особенности на эффект слова «fréquenter»[40. - посещать]. Я чувствовал, однако, что, хотя это начало было очень блестяще и вполне доказывало мое высокое знание французского языка, продолжать разговор в таком духе я не в состоянии. Еще не скоро должен был прийти наш черед танцевать, а молчание возобновилось: я с беспокойством посматривал на нее, желая знать, какое произвел впечатление, и ожидая от нее помощи. «Где вы нашли такую уморительную перчатку?» — спросила она меня вдруг; и этот вопрос доставил мне большое удовольствие и облегчение. Я объяснил, что перчатка принадлежала Карлу Иванычу, распространился, даже несколько иронически, о самой особе Карла Иваныча, о том, какой он бывает смешной, когда снимает красную шапочку, и о том, как он раз в зеленой бекеше упал с лошади — прямо в лужу, и т. п. Кадриль прошла незаметно. Все это было очень хорошо; но зачем я с насмешкой отзывался о Карле Иваныче? Неужели я потерял бы доброе мнение Сонечки, если бы я описал ей его с теми любовью и уважением, которые я к нему чувствовал? Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не помнил себя от радости и сам не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!» Сережа предложил мне быть с ним vis-à-vis. «Хорошо, — сказал я, — хотя у меня нет дамы, я найду». Окинув залу решительным взглядом, я заметил, что все дамы были взяты, исключая одной большой девицы, стоявшей у двери гостиной. К ней подходил высокий молодой человек, как я заключил, с целью пригласить ее; он был от нее в двух шагах, я же — на противоположном конце залы. В мгновение ока, грациозно скользя по паркету, пролетел я все разделяющее меня от нее пространство и, шаркнув ногой, твердым голосом пригласил ее на контрданс. Большая девица, покровительственно улыбаясь, подала мне руку, и молодой человек остался без дамы. Я имел такое осознание своей силы, что даже не обратил внимание на досаду молодого человека; но после узнал, что тот молодой человек спрашивал, кто тот взъерошенный мальчик, который проскочил мимо него и перед носом отнял даму. Глава XXII. МАЗУРКА Молодой человек, у которого я отбил даму, танцевал мазурку в первой паре. Он вскочил с своего места, держа даму за руку, и вместо того, чтобы делать pas de Basques[41. - па-де-баск — старинное па мазурки], которым нас учила Мими, просто побежал вперед; добежав до угла, приостановился, раздвинул ноги, стукнул каблуком, повернулся и, припрыгивая, побежал дальше. Так как дамы на мазурку у меня не было, я сидел за высоким креслом бабушки и наблюдал. «Что же он это делает? — рассуждал я сам с собою. — Ведь это вовсе не то, чему учила нас Мими: она уверяла, что мазурку все танцуют на цыпочках, плавно кругообразно разводя ногами; а выходит что танцуют совсем не так. Вон и Ивины, и Этьен, и все танцуют, а pas de Basques не делают; и Володя наш перенял новую манеру. Недурно!.. А Сонечка-то какая милочка?! вон она пошла...» Мне было чрезвычайно весело. Мазурка клонилась к концу: несколько пожилых мужчин и дам подходили прощаться с бабушкой и уезжали; лакеи, избегая танцующих, осторожно проносили приборы в задние комнаты; бабушка заметно устала, говорила как бы нехотя и очень протяжно, музыканты в тридцатый раз лениво начинали тот же мотив. Большая девица, с которой я танцевал, делая фигуру, заметила меня и, предательски улыбнувшись, — должно быть, желая тем угодить бабушке, — подвела ко мне Сонечку и одну из бесчисленных княжен. «Rose ou hortie?» [42. - Роза или крапива?] — сказала она мне. — А, ты здесь! — сказала, поворачиваясь в своем кресле, бабушка, — иди же, мой дружок, иди. Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами. Я знал, что pas de Basques неуместны, неприличны и даже могут совершено осрамить меня; но знакомые звуки мазурки, действуя на мой слух, сообщили известное направление акустическим нервам, которые в свою очередь передали это движение ногам; и эти последние, совершенно невольно и к удивлению всех зрителей, стали выделывать фатальные круглые и плавные па на цыпочках. Покуда мы шли прямо, дело еще шло кое-как, но на повороте я заметил, что, если не приму своих мер, непременно уйду вперед. Во избежание такой неприятности я приостановился, с намерением сделать то самое коленце, которое так красиво делал молодой человек в первой паре. Но в ту самую минуту, как я раздвинул ноги и хотел уже припрыгнуть, княжна, торопливо обегая вокруг меня, с выражением тупого любопытства и удивления посмотрела на мои ноги. Этот взгляд убил меня. Я до того растерялся, что, вместо того чтобы танцевать, затопотал ногами на месте, самым странным, ни с тактом, ни с чем не сообразным образом, и наконец совершенно остановился. Все смотрели на меня: кто с удивлением, кто с любопытством, кто с насмешкой, кто с состраданием; одна бабушка смотрела совершенно равнодушно. — Il ne fallait pas danser, si vous ne savez pas![43. - Не нужно было танцевать, если не умеешь!] — сказал сердитый голос папа над моим ухом, и, слегка оттолкнув меня, он взял руку моей дамы, прошел с ней тур по-старинному, при громком одобрении зрителей, и привел ее на место. Мазурка тотчас же кончилась. «Господи! За что ты наказываешь меня так ужасно!» Все презирают меня и всегда будут презирать... мне закрыта дорога ко всему: к дружбе, любви, почестям... все пропало!! Зачем Володя делал мне знаки, которые все видели и которые не могли помочь мне? зачем эта противная княжна так посмотрела на мои ноги? зачем Сонечка... она милочка; но зачем она улыбалась в это время? зачем папа покраснел и схватил меня за руку? Неужели даже ему было стыдно за меня? О, это ужасно! Вот будь тут мамаша, она не покраснела бы за своего Николеньку... И мое воображение унеслось далеко за этим милым образом. Я вспомнил луг перед домом, высокие липы сада, чистый пруд, над которым вьются ласточки, синее небо, на котором остановились белые прозрачные тучи, пахучие копны свежего сена, и еще много спокойных радужных воспоминаний носилось в моем расстроенном воображении. Глава XXIII. ПОСЛЕ МАЗУРКИ За ужином молодой человек, танцевавший в первой паре, сел за наш, детский, стол и обращал на меня особенное внимание, что немало польстило бы моему самолюбию, если бы я мог, после случившегося со мной несчастия, чувствовать что-нибудь. Но молодой человек, как кажется, хотел во что бы то ни стало развеселить меня: он заигрывал со мной, называл меня молодцом и, как только никто из больших не смотрел на нас, подливал мне в рюмку вина из разных бутылок и непременно заставлял выпивать. К концу ужина, когда дворецкий налил мне только четверть бокальчика шампанского из завернутой в салфетку бутылки и когда молодой человек настоял на том, чтобы он налил мне полный, и заставил меня его выпить залпом, я почувствовал приятную теплоту по всему телу, особенную приязнь к моему веселому покровителю и чему-то очень расхохотался. Вдруг раздались из залы звуки гросфатера, и стали вставать из-за стола. Дружба наша с молодым человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я, не смея следовать за ним, подошел, с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина с дочерью. — Еще полчасика, — убедительно говорила Сонечка. — Право, нельзя, мой ангел. — Ну для меня, пожалуйста, — говорила она, ласкаясь. — Ну разве тебе весело будет, если я завтра буду больна? — сказала г-жа Валахина и имела неосторожность улыбнуться. — А, позволила! останемся? — заговорила Сонечка, прыгая от радости. — Что с тобой делать? Иди же, танцуй... вот тебе и кавалер, — сказала она, указывая на меня. Сонечка подала мне руку, и мы побежали в залу. Выпитое вино, присутствие и веселость Сонечки заставили меня совершенно забыть несчастное приключение мазурки. Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топал ими на месте, как баран, который сердится на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу на зрителей. Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя на какого-то старого барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость. Проходя через бабушкин кабинет, я взглянул на себя в зеркало: лицо было в поту, волосы растрепаны, вихры торчали больше чем когда-нибудь; но общее выражение лица было такое веселое, доброе и здоровое, что я сам себе понравился. «Если бы я был всегда такой, как теперь, — подумал я, — я бы еще мог понравиться». Но когда я опять взглянул на прекрасное личико моей дамы, в нем было, кроме того выражение веселости, здоровья и беззаботности, которое понравилось мне в моем, столько изящной и нежной красоты, что мне сделалось досадно на самого себя: я понял, как глупо мне надеяться обратить на себя внимание такого чудесного создания. Я не мог надеяться на взаимность, да и не думал о ней: душа моя и без того была преисполнена счастием. Я не понимал, что за чувство любви, наполнявшее мою душу отрадой, можно было бы требовать еще большего счастия и желать чего-нибудь, кроме того, чтобы чувство это никогда не прекращалось. Мне и так было хорошо. Сердце билось, как голубь, кровь беспрестанно приливала к нему, и хотелось плакать. Когда мы проходили по коридору, мимо темного чулана под лестницей, я взглянул на него и подумал: «Что бы это было за счастие, если бы можно было весь век прожить с ней в этом темном чулане! и чтобы никто не знал, что мы там живем». — Не правда ли, что нынче очень весело? — сказал я тихим, дрожащим голосом и прибавил шагу, испугавшись не столько того, что сказал, сколько того, что намерен был сказать. — Да... очень! — отвечала она, обратив ко мне головку, с таким откровенно-добрым выражением, что я перестал бояться. — Особенно после ужина... Но если бы вы знали, как мне жалко (я хотел сказать грустно, но не посмел), что вы скоро уедете и мы больше не увидимся. — Отчего ж не увидимся? — сказала она, пристально всматриваясь в кончики своих башмачков и проводя пальчиком по решетчатым ширмам, мимо которых мы проходили, — каждый вторник и пятницу мы с мамашей ездим на Тверской. Вы разве не ходите гулять? — Непременно будем проситься во вторник, и если меня не пустят, я один убегу — без шапки. Я дорогу знаю. — Знаете что? — сказала вдруг Сонечка, — я с одними мальчиками, которые к нам ездят, всегда говорю ты; давайте и с вами говорить ты. Хочешь? — прибавила она, встряхнув головкой и взглянув мне прямо в глаза. В это время мы входили в залу, и начиналась Другая, живая часть гросфатера. — Давай... те, — сказал я в то время, когда музыка и шум могли заглушить мои слова. — Давай ты, а не давайте, — поправила Сонечка и засмеялась. Гросфатер кончился, а я не успел сказать ни одной фразы с ты, хотя не переставал придумывать такие, в которых местоимение это повторялось бы несколько раз. У меня недоставало на это смелости. «Хочешь?», «давай ты» звучало в моих ушах и производило какое-то опьянение: я ничего и никого не видал, кроме Сонечки. Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика; заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта то непременно бы задохнулась, и видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за дверью. Володя, Ивины, молодой князь, я, мы все были влюблены в Сонечку и, стоя на лестнице, провожали ее глазами. Кому в особенности кивнула она головкой, я не знаю; но в ту минуту я твердо был убежден, что это сделано было для меня. Прощаясь с Ивиными, я очень свободно, даже несколько холодно поговорил с Сережей и пожал ему руку. Если он понял, что с нынешнего дня потерял мою любовь и свою власть надо мною, он, верно, пожалел об этом, хотя и старался казаться совершенно равнодушным. Я в первый раз в жизни изменил в любви, и в первый раз испытал сладость этого чувства. Мне было отрадно переменить изношенное чувство привычной преданности на свежее чувство любви, исполненной таинственности и неизвестности. Сверх того, в одно и то же время разлюбить и полюбить — значит полюбить вдвое сильнее, чем прежде. Глава XXIV. ПОСТЕЛИ «Как мог я так страстно и так долго любить Сережу? — рассуждал я лежа в постели. — Нет! он никогда не понимал, не умел ценить и не стоил моей любви... а Сонечка? что это за прелесть! „Хочешь?“, „тебе начинать“. Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий, улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился в сладкие мечты и воспоминания. Устремив неподвижные взоры в подкладку стеганого одеяла, я видел ее так же ясно, как час тому назад; я мысленно разговаривал с нею, и разговор этот, хотя не имел ровно никакого смысла, доставлял мне неописанное наслаждение, потому что ты, тебе, с тобой, твои встречались в нем беспрестанно. Мечты эти были так ясны, что я не мог заснуть от сладостного волнения и мне хотелось поделиться с кем-нибудь избытком своего счастия. — Милочка! — сказал я почти вслух, круто поворачиваясь на другой бок. — Володя! Ты спишь? — Нет, — отвечал он мне сонным голосом, — а что? — Я влюблен, Володя! решительно влюблен в Сонечку. — Ну так что ж? — отвечал он мне, потягиваясь. — Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается... вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще знаешь ли что? когда я лежу и думаю о ней, Бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать. Володя пошевелился. — Только одного я бы желал, — продолжал я, — это — чтобы всегда с ней быть, всегда ее видеть, и больше ничего. А ты влюблен? признайся по правде, Володя. Странно, что мне хотелось, чтобы все были влюблены в Сонечку и чтобы все рассказывали это. — Тебе какое дело? — сказал Володя, поворачиваясь ко мне лицом, — может быть. — Ты не хочешь спать, ты притворялся! — закричал я, заметив по его блестящим глазам, что он нисколько не думал о сне, и откинул одеяло. — Давай лучше толковать о ней. Не правда ли, что прелесть?.. такая прелесть, что, скажи она мне: «Николаша! выпрыгни в окно или бросься в огонь», ну, вот, клянусь! — сказал я, — сейчас прыгну, и с радостью. Ах, какая прелесть! — прибавил я, живо воображая ее перед собою, и, чтобы вполне наслаждаться этим образом, порывисто перевернулся на другой бок и засунул голову под подушки. — Ужасно хочется плакать, Володя. — Вот дурак! — сказал он, улыбаясь, и потом, помолчав немного: — Я так совсем не так, как ты: я думаю, что если бы можно было, я сначала хотел бы сидеть с ней рядом и разговаривать... — А! так ты тоже влюблен? — перебил я его. — Потом, — продолжал Володя, нежно улыбаясь, — потом расцеловал бы ее пальчики, глазки, губки, носик, ножки — всю бы расцеловал... — Глупости! — закричал я из-под подушек. — Ты ничего не понимаешь, — презрительно сказал Володя. — Нет, я понимаю, а вот ты не понимаешь и говоришь глупости, — сказал я сквозь слезы. — Только плакать-то уж незачем. Настоящая девочка! Глава XXV. ПИСЬМО Шестнадцатого апреля, почти шесть месяцев после описанного мною дня, отец вошел к нам на верх, во время классов, и объявил, что нынче в ночь мы едем с ним в деревню. Что-то защемило у меня в сердце при этом известии, и мысль моя тотчас же обратилась к матушке. Причиною такого неожиданного отъезда было следующее письмо:

ГЏГҐГІГ°Г®ГўГ±ГЄГ®ГҐ. 12 Г ГЇГ°ГҐГ«Гї. В«Г‘ГҐГ©Г·Г Г± ГІГ®Г«ГјГЄГ®, Гў Г¤ГҐГ±ГїГІГј Г·Г Г±Г®Гў ГўГҐГ·ГҐГ°Г , ГЇГ®Г«ГіГ·ГЁГ«Г Гї ГІГўГ®ГҐ Г¤Г®ГЎГ°Г®ГҐ ГЇГЁГ±ГјГ¬Г®, Г®ГІ 3 Г ГЇГ°ГҐГ«Гї, ГЁ, ГЇГ® Г¬Г®ГҐГ© ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГёГГҐГ© ГЇГ°ГЁГўГ»Г·ГЄГҐ, Г®ГІГўГҐГ·Г Гѕ ГІГ®ГІГ·Г Г± Г¦ГҐ. Г”ГҐГ¤Г®Г° ГЇГ°ГЁГўГҐГ§ ГҐГЈГ® ГҐГ№ГҐ ГўГ·ГҐГ°Г ГЁГ§ ГЈГ®Г°Г®Г¤Г , ГГ® ГІГ ГЄ ГЄГ ГЄ ГЎГ»Г«Г® ГЇГ®Г§Г¤ГГ®, Г®Г ГЇГ®Г¤Г Г« ГҐГЈГ® ГЊГЁГ¬ГЁ ГГ»ГГ·ГҐ ГіГІГ°Г®Г¬. ГЊГЁГ¬ГЁ Г¦ГҐ, ГЇГ®Г¤ ГЇГ°ГҐГ¤Г«Г®ГЈГ®Г¬, Г·ГІГ® Гї ГЎГ»Г«Г ГГҐГ§Г¤Г®Г°Г®ГўГ ГЁ Г°Г Г±Г±ГІГ°Г®ГҐГГ , ГГҐ Г¤Г ГўГ Г«Г Г¬ГГҐ ГҐГЈГ® Г¶ГҐГ«Г»Г© Г¤ГҐГГј. Г“ Г¬ГҐГГї ГІГ®Г·ГГ® ГЎГ»Г« Г¬Г Г«ГҐГГјГЄГЁГ© Г¦Г Г°, ГЁ, ГЇГ°ГЁГ§ГГ ГІГјГ±Гї ГІГҐГЎГҐ ГЇГ® ГЇГ°Г ГўГ¤ГҐ, ГўГ®ГІ ГіГ¦ Г·ГҐГІГўГҐГ°ГІГ»Г© Г¤ГҐГГј, Г·ГІГ® Гї ГГҐ ГІГ ГЄ-ГІГ® Г§Г¤Г®Г°Г®ГўГ ГЁ ГГҐ ГўГ±ГІГ Гѕ Г± ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ. ГЏГ®Г¦Г Г«ГіГ©Г±ГІГ , ГГҐ ГЇГіГЈГ Г©Г±Гї, Г¬ГЁГ«Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ: Гї Г·ГіГўГ±ГІГўГіГѕ Г±ГҐГЎГї Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® ГµГ®Г°Г®ГёГ® ГЁ, ГҐГ±Г«ГЁ Г€ГўГ Г Г‚Г Г±ГЁГ«ГјГЁГ· ГЇГ®Г§ГўГ®Г«ГЁГІ, Г§Г ГўГІГ°Г Г¤ГіГ¬Г Гѕ ГўГ±ГІГ ГІГј. Г‚ ГЇГїГІГГЁГ¶Гі ГГ ГЇГ°Г®ГёГ«Г®Г© ГГҐГ¤ГҐГ«ГҐ Гї ГЇГ®ГҐГµГ Г«Г Г± Г¤ГҐГІГјГ¬ГЁ ГЄГ ГІГ ГІГјГ±Гї; ГГ® ГЇГ®Г¤Г«ГҐ Г±Г Г¬Г®ГЈГ® ГўГ»ГҐГ§Г¤Г ГГ ГЎГ®Г«ГјГёГіГѕ Г¤Г®Г°Г®ГЈГі, Г®ГЄГ®Г«Г® ГІГ®ГЈГ® Г¬Г®Г±ГІГЁГЄГ , ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГГ ГўГ®Г¤ГЁГ« ГГ Г¬ГҐГГї ГіГ¦Г Г±, Г«Г®ГёГ Г¤ГЁ Г§Г ГўГїГ§Г«ГЁ Гў ГЈГ°ГїГ§ГЁ. Г„ГҐГГј ГЎГ»Г« ГЇГ°ГҐГЄГ°Г Г±ГГ»Г©, ГЁ Г¬ГГҐ ГўГ§Г¤ГіГ¬Г Г«Г®Г±Гј ГЇГ°Г®Г©ГІГЁГ±Гј ГЇГҐГёГЄГ®Г¬ Г¤Г® ГЎГ®Г«ГјГёГ®Г© Г¤Г®Г°Г®ГЈГЁ, ГЇГ®ГЄГіГ¤Г ГўГ»ГІГ Г±ГЄГЁГўГ Г«ГЁ ГЄГ®Г«ГїГ±ГЄГі. Г„Г®Г©Г¤Гї Г¤Г® Г·Г Г±Г®ГўГГЁ, Гї Г®Г·ГҐГГј ГіГ±ГІГ Г«Г ГЁ Г±ГҐГ«Г Г®ГІГ¤Г®ГµГГіГІГј, Г ГІГ ГЄ ГЄГ ГЄ, ГЇГ®ГЄГіГ¤Г Г±Г®ГЎГЁГ°Г Г«ГЁГ±Гј Г«ГѕГ¤ГЁ, Г·ГІГ®ГЎ ГўГ»ГІГ Г№ГЁГІГј ГЅГЄГЁГЇГ Г¦, ГЇГ°Г®ГёГ«Г® Г®ГЄГ®Г«Г® ГЇГ®Г«ГіГ·Г Г±Г , Г¬ГГҐ Г±ГІГ Г«Г® ГµГ®Г«Г®Г¤ГГ®, Г®Г±Г®ГЎГҐГГГ® ГГ®ГЈГ Г¬, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі Г·ГІГ® ГГ Г¬ГГҐ ГЎГ»Г«ГЁ ГЎГ®ГІГЁГГЄГЁ ГГ ГІГ®ГГЄГЁГµ ГЇГ®Г¤Г®ГёГўГ Гµ ГЁ Гї ГЁГµ ГЇГ°Г®Г¬Г®Г·ГЁГ«Г . ГЏГ®Г±Г«ГҐ Г®ГЎГҐГ¤Г Гї ГЇГ®Г·ГіГўГ±ГІГўГ®ГўГ Г«Г Г®Г§ГГ®ГЎ ГЁ Г¦Г Г°, ГГ®, ГЇГ® Г§Г ГўГҐГ¤ГҐГГГ®Г¬Гі ГЇГ®Г°ГїГ¤ГЄГі, ГЇГ°Г®Г¤Г®Г«Г¦Г Г«Г ГµГ®Г¤ГЁГІГј, Г ГЇГ®Г±Г«ГҐ Г·Г Гѕ Г±ГҐГ«Г ГЁГЈГ°Г ГІГј Г± Г‹ГѕГЎГ®Г·ГЄГ®Г© Гў Г·ГҐГІГ»Г°ГҐ Г°ГіГЄГЁ. (Г’Г» ГГҐ ГіГ§ГГ ГҐГёГј ГҐГҐ: ГІГ ГЄГЁГҐ Г®ГГ Г±Г¤ГҐГ«Г Г«Г ГіГ±ГЇГҐГµГЁ!) ГЌГ® ГЇГ°ГҐГ¤Г±ГІГ ГўГј Г±ГҐГЎГҐ Г¬Г®ГҐ ГіГ¤ГЁГўГ«ГҐГГЁГҐ, ГЄГ®ГЈГ¤Г Гї Г§Г Г¬ГҐГІГЁГ«Г , Г·ГІГ® ГГҐ Г¬Г®ГЈГі Г±Г·ГҐГ±ГІГј ГІГ ГЄГІГ . ГЌГҐГ±ГЄГ®Г«ГјГЄГ® Г°Г Г§ Гї ГЇГ°ГЁГГЁГ¬Г Г«Г Г±Гј Г±Г·ГЁГІГ ГІГј, ГГ® ГўГ±ГҐ Гў ГЈГ®Г«Г®ГўГҐ Гі Г¬ГҐГГї Г°ГҐГёГЁГІГҐГ«ГјГГ® ГЇГіГІГ Г«Г®Г±Гј, ГЁ Гї Г·ГіГўГ±ГІГўГ®ГўГ Г«Г Г±ГІГ°Г ГГГ»Г© ГёГіГ¬ Гў ГіГёГ Гµ. Гџ Г±Г·ГЁГІГ Г«Г : Г°Г Г§, Г¤ГўГ , ГІГ°ГЁ, ГЇГ®ГІГ®Г¬ ГўГ¤Г°ГіГЈ: ГўГ®Г±ГҐГ¬Гј, ГЇГїГІГГ Г¤Г¶Г ГІГј ГЁ ГЈГ«Г ГўГГ®ГҐ вЂ” ГўГЁГ¤ГҐГ«Г , Г·ГІГ® ГўГ°Гі, ГЁ ГГЁГЄГ ГЄ ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЇГ®ГЇГ°Г ГўГЁГІГјГ±Гї. ГЌГ ГЄГ®ГГҐГ¶ ГЊГЁГ¬ГЁ ГЇГ°ГЁГёГ«Г Г¬ГГҐ ГГ ГЇГ®Г¬Г®Г№Гј ГЁ ГЇГ®Г·ГІГЁ ГГ Г±ГЁГ«ГјГГ® ГіГ«Г®Г¦ГЁГ«Г Гў ГЇГ®Г±ГІГҐГ«Гј. Г‚Г®ГІ ГІГҐГЎГҐ, Г¬Г®Г© Г¤Г°ГіГЈ, ГЇГ®Г¤Г°Г®ГЎГГ»Г© Г®ГІГ·ГҐГІ Гў ГІГ®Г¬, ГЄГ ГЄ Гї Г§Г ГГҐГ¬Г®ГЈГ«Г ГЁ ГЄГ ГЄ Г±Г Г¬Г Гў ГІГ®Г¬ ГўГЁГГ®ГўГ ГІГ . ГЌГ Г¤Г°ГіГЈГ®Г© Г¤ГҐГГј Гі Г¬ГҐГГї ГЎГ»Г« Г¦Г Г° Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® Г±ГЁГ«ГјГГ»Г© ГЁ ГЇГ°ГЁГҐГµГ Г« ГГ Гё Г¤Г®ГЎГ°Г»Г©, Г±ГІГ Г°Г»Г© Г€ГўГ Г Г‚Г Г±ГЁГ«ГјГҐГўГЁГ·, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© Г¤Г® Г±ГЁГµ ГЇГ®Г° Г¦ГЁГўГҐГІ Гі ГГ Г± ГЁ Г®ГЎГҐГ№Г ГҐГІГ±Гї Г±ГЄГ®Г°Г® ГўГ»ГЇГіГ±ГІГЁГІГј Г¬ГҐГГї ГГ Г±ГўГҐГІ ГЃГ®Г¦ГЁГ©. Г—ГіГ¤ГҐГ±ГГ»Г© Г±ГІГ Г°ГЁГЄ ГЅГІГ®ГІ Г€ГўГ Г Г‚Г Г±ГЁГ«ГјГҐГўГЁГ·! ГЉГ®ГЈГ¤Г Гі Г¬ГҐГГї ГЎГ»Г« Г¦Г Г° ГЁ ГЎГ°ГҐГ¤, Г®Г Г¶ГҐГ«ГіГѕ ГГ®Г·Гј, ГГҐ Г±Г¬Г»ГЄГ Гї ГЈГ«Г Г§, ГЇГ°Г®Г±ГЁГ¤ГҐГ« Г®ГЄГ®Г«Г® Г¬Г®ГҐГ© ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ, ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г¦ГҐ, ГІГ ГЄ ГЄГ ГЄ Г§ГГ ГҐГІ, Г·ГІГ® Гї ГЇГЁГёГі, Г±ГЁГ¤ГЁГІ Г± Г¤ГҐГўГ®Г·ГЄГ Г¬ГЁ Гў Г¤ГЁГўГ ГГГ®Г©, ГЁ Г¬ГГҐ Г±Г«Г»ГёГГ® ГЁГ§ Г±ГЇГ Г«ГјГГЁ, ГЄГ ГЄ Г®Г ГЁГ¬ Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г»ГўГ ГҐГІ ГГҐГ¬ГҐГ¶ГЄГЁГҐ Г±ГЄГ Г§ГЄГЁ ГЁ ГЄГ ГЄ Г®ГГЁ, Г±Г«ГіГёГ Гї ГҐГЈГ®, ГЇГ®Г¬ГЁГ°Г ГѕГІ Г±Г® Г±Г¬ГҐГµГі. La belle Flamande [44. - ГЉГ°Г Г±Г ГўГЁГ¶Г ГґГ«Г Г¬Г ГГ¤ГЄГ ], ГЄГ ГЄ ГІГ» ГГ Г§Г»ГўГ ГҐГёГј ГҐГҐ, ГЈГ®Г±ГІГЁГІ Гі Г¬ГҐГГї ГіГ¦ГҐ ГўГІГ®Г°ГіГѕ ГГҐГ¤ГҐГ«Гѕ, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі Г·ГІГ® Г¬Г ГІГј ГҐГҐ ГіГҐГµГ Г«Г ГЄГіГ¤Г -ГІГ® Гў ГЈГ®Г±ГІГЁ, ГЁ Г±ГўГ®ГЁГ¬ГЁ ГЇГ®ГЇГҐГ·ГҐГГЁГїГ¬ГЁ Г¤Г®ГЄГ Г§Г»ГўГ ГҐГІ Г±Г Г¬ГіГѕ ГЁГ±ГЄГ°ГҐГГГѕГѕ ГЇГ°ГЁГўГїГ§Г ГГГ®Г±ГІГј. ГЋГГ ГЇГ®ГўГҐГ°ГїГҐГІ Г¬ГГҐ ГўГ±ГҐ Г±ГўГ®ГЁ Г±ГҐГ°Г¤ГҐГ·ГГ»ГҐ ГІГ Г©ГГ». Г‘ ГҐГҐ ГЇГ°ГҐГЄГ°Г Г±ГГ»Г¬ Г«ГЁГ¶Г®Г¬, Г¤Г®ГЎГ°Г»Г¬ Г±ГҐГ°Г¤Г¶ГҐГ¬ ГЁ Г¬Г®Г«Г®Г¤Г®Г±ГІГјГѕ ГЁГ§ ГГҐГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЎГ» ГўГ»Г©ГІГЁ ГўГ® ГўГ±ГҐГµ Г®ГІГГ®ГёГҐГГЁГїГµ ГЇГ°ГҐГЄГ°Г Г±ГГ Гї Г¤ГҐГўГіГёГЄГ , ГҐГ±Г«ГЁ ГЎ Г®ГГ ГЎГ»Г«Г Гў ГµГ®Г°Г®ГёГЁГµ Г°ГіГЄГ Гµ; ГГ® Гў ГІГ®Г¬ Г®ГЎГ№ГҐГ±ГІГўГҐ, Гў ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г¬ Г®ГГ Г¦ГЁГўГҐГІ, Г±ГіГ¤Гї ГЇГ® ГҐГҐ Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г Г¬, Г®ГГ Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® ГЇГ®ГЈГЁГЎГГҐГІ. ГЊГГҐ ГЇГ°ГЁГµГ®Г¤ГЁГ«Г® Гў ГЈГ®Г«Г®ГўГі, Г·ГІГ®, ГҐГ±Г«ГЁ ГЎГ» Гі Г¬ГҐГГї ГГҐ ГЎГ»Г«Г® ГІГ ГЄ Г¬ГГ®ГЈГ® Г±ГўГ®ГЁГµ Г¤ГҐГІГҐГ©, Гї ГЎГ» ГµГ®Г°Г®ГёГҐГҐ Г¤ГҐГ«Г® Г±Г¤ГҐГ«Г Г«Г , ГўГ§ГїГў ГҐГҐ. Г‹ГѕГЎГ®Г·ГЄГ Г±Г Г¬Г ГµГ®ГІГҐГ«Г ГЇГЁГ±Г ГІГј ГІГҐГЎГҐ, ГГ® ГЁГ§Г®Г°ГўГ Г«Г ГіГ¦ГҐ ГІГ°ГҐГІГЁГ© Г«ГЁГ±ГІ ГЎГіГ¬Г ГЈГЁ ГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ: В«Гџ Г§ГГ Гѕ, ГЄГ ГЄГ®Г© ГЇГ ГЇГ ГГ Г±Г¬ГҐГёГГЁГЄ: ГҐГ±Г«ГЁ Г±Г¤ГҐГ«Г ГІГј ГµГ®ГІГј Г®Г¤ГГі Г®ГёГЁГЎГ®Г·ГЄГі, Г®Г ГўГ±ГҐГ¬ ГЇГ®ГЄГ Г¦ГҐГІВ». ГЉГ ГІГҐГГјГЄГ ГўГ±ГҐ ГІГ ГЄ Г¦ГҐ Г¬ГЁГ«Г . ГЊГЁГ¬ГЁ ГІГ ГЄ Г¦ГҐ Г„Г®ГЎГ°Г ГЁ Г±ГЄГіГ·ГГ . Г’ГҐГЇГҐГ°Гј ГЇГ®ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ¬ Г® Г±ГҐГ°ГјГҐГ§ГГ®Г¬: ГІГ» Г¬ГГҐ ГЇГЁГёГҐГёГј, Г·ГІГ® Г¤ГҐГ«Г ГІГўГ®ГЁ ГЁГ¤ГіГІ ГГҐГµГ®Г°Г®ГёГ® ГЅГІГі Г§ГЁГ¬Гі ГЁ Г·ГІГ® ГІГҐГЎГҐ ГГҐГ®ГЎГµГ®Г¤ГЁГ¬Г® ГЎГіГ¤ГҐГІ ГўГ§ГїГІГј ГµГ ГЎГ Г°Г®ГўГ±ГЄГЁГҐ Г¤ГҐГГјГЈГЁ. ГЊГГҐ Г¤Г Г¦ГҐ Г±ГІГ°Г ГГГ®, Г·ГІГ® ГІГ» Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ ГҐГёГј ГГ ГЅГІГ® Г¬Г®ГҐГЈГ® Г±Г®ГЈГ«Г Г±ГЁГї. ГђГ Г§ГўГҐ ГІГ®, Г·ГІГ® ГЇГ°ГЁГГ Г¤Г«ГҐГ¦ГЁГІ Г¬ГГҐ, ГГҐ ГЇГ°ГЁГГ Г¤Г«ГҐГ¦ГЁГІ Г±ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г¦ГҐ Гї ГІГҐГЎГҐ? Г’Г» ГІГ ГЄ Г¤Г®ГЎГ°, Г¬ГЁГ«Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ, Г·ГІГ® ГЁГ§ Г±ГІГ°Г ГµГ Г®ГЈГ®Г°Г·ГЁГІГј Г¬ГҐГГї Г±ГЄГ°Г»ГўГ ГҐГёГј ГГ Г±ГІГ®ГїГ№ГҐГҐ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГҐ Г±ГўГ®ГЁГµ Г¤ГҐГ«; ГГ® Гї Г¤Г®ГЈГ Г¤Г»ГўГ ГѕГ±Гј: ГўГҐГ°ГГ®, ГІГ» ГЇГ°Г®ГЁГЈГ°Г Г« Г®Г·ГҐГГј Г¬ГГ®ГЈГ®, ГЁ ГГЁГ±ГЄГ®Г«ГјГЄГ®, ГЎГ®Г¦ГіГ±Гј ГІГҐГЎГҐ, ГГҐ Г®ГЈГ®Г°Г·Г ГѕГ±Гј ГЅГІГЁГ¬; ГЇГ®ГЅГІГ®Г¬Гі, ГҐГ±Г«ГЁ ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г¤ГҐГ«Г® ГЅГІГ® Г¬Г®Г¦ГГ® ГЇГ®ГЇГ°Г ГўГЁГІГј, ГЇГ®Г¦Г Г«ГіГ©Г±ГІГ , Г¬ГГ®ГЈГ® ГГҐ Г¤ГіГ¬Г Г© Г® ГГҐГ¬ ГЁ ГГҐ Г¬ГіГ·Гј Г±ГҐГЎГї ГГ ГЇГ°Г Г±ГГ®. Гџ ГЇГ°ГЁГўГ»ГЄГ«Г ГГҐ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГГҐ Г°Г Г±Г±Г·ГЁГІГ»ГўГ ГІГј Г¤Г«Гї Г¤ГҐГІГҐГ© ГГ ГІГўГ®Г© ГўГ»ГЁГЈГ°Г»Гё, ГГ®, ГЁГ§ГўГЁГГЁ Г¬ГҐГГї, Г¤Г Г¦ГҐ ГЁ ГГ ГўГ±ГҐ ГІГўГ®ГҐ Г±Г®Г±ГІГ®ГїГГЁГҐ. ГЊГҐГГї ГІГ ГЄ Г¦ГҐ Г¬Г Г«Г® Г°Г Г¤ГіГҐГІ ГІГўГ®Г© ГўГ»ГЁГЈГ°Г»Гё, ГЄГ ГЄ Г®ГЈГ®Г°Г·Г ГҐГІ ГЇГ°Г®ГЁГЈГ°Г»Гё; Г¬ГҐГГї Г®ГЈГ®Г°Г·Г ГҐГІ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГІГўГ®Гї ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГГ Гї Г±ГІГ°Г Г±ГІГј ГЄ ГЁГЈГ°ГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї Г®ГІГГЁГ¬Г ГҐГІ Гі Г¬ГҐГГї Г·Г Г±ГІГј ГІГўГ®ГҐГ© ГГҐГ¦ГГ®Г© ГЇГ°ГЁГўГїГ§Г ГГГ®Г±ГІГЁ ГЁ Г§Г Г±ГІГ ГўГ«ГїГҐГІ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГј ГІГҐГЎГҐ ГІГ ГЄГЁГҐ ГЈГ®Г°ГјГЄГЁГҐ ГЁГ±ГІГЁГГ», ГЄГ ГЄ ГІГҐГЇГҐГ°Гј, Г ГЃГ®ГЈГі ГЁГ§ГўГҐГ±ГІГГ®, ГЄГ ГЄ Г¬ГГҐ ГЅГІГ® ГЎГ®Г«ГјГГ®! Гџ ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ Гѕ Г¬Г®Г«ГЁГІГј ГҐГЈГ® Г®ГЎ Г®Г¤ГГ®Г¬, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®Г ГЁГ§ГЎГ ГўГЁГ« ГГ Г±... ГГҐ Г®ГІ ГЎГҐГ¤ГГ®Г±ГІГЁ (Г·ГІГ® ГЎГҐГ¤ГГ®Г±ГІГј?), Г Г®ГІ ГІГ®ГЈГ® ГіГ¦Г Г±ГГ®ГЈГ® ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГї, ГЄГ®ГЈГ¤Г ГЁГГІГҐГ°ГҐГ±Г» Г¤ГҐГІГҐГ©, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Гї Г¤Г®Г«Г¦ГГ ГЎГіГ¤Гі Г§Г Г№ГЁГ№Г ГІГј, ГЇГ°ГЁГ¤ГіГІ Гў Г±ГІГ®Г«ГЄГГ®ГўГҐГГЁГҐ Г± ГГ ГёГЁГ¬ГЁ. Г„Г® Г±ГЁГµ ГЇГ®Г° ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤Гј ГЁГ±ГЇГ®Г«ГГїГ« Г¬Г®Гѕ Г¬Г®Г«ГЁГІГўГі: ГІГ» ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГµГ®Г¤ГЁГ« Г®Г¤ГГ®Г© Г·ГҐГ°ГІГ», ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г© Г¬Г» Г¤Г®Г«Г¦ГГ» ГЎГіГ¤ГҐГ¬ ГЁГ«ГЁ Г¦ГҐГ°ГІГўГ®ГўГ ГІГј Г±Г®Г±ГІГ®ГїГГЁГҐГ¬, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ ГЇГ°ГЁГГ Г¤Г«ГҐГ¦ГЁГІ ГіГ¦ГҐ ГГҐ ГГ Г¬, Г ГГ ГёГЁГ¬ Г¤ГҐГІГїГ¬, ГЁГ«ГЁ... ГЁ ГЇГ®Г¤ГіГ¬Г ГІГј Г±ГІГ°Г ГёГГ®, Г ГіГ¦Г Г±ГГ®ГҐ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГЁГҐ ГЅГІГ® ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГіГЈГ°Г®Г¦Г ГҐГІ ГГ Г¬. Г„Г , ГЅГІГ® ГІГїГ¦ГЄГЁГ© ГЄГ°ГҐГ±ГІ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГЇГ®Г±Г«Г Г« ГГ Г¬ Г®ГЎГ®ГЁГ¬ ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤Гј! Г’Г» ГЇГЁГёГҐГёГј Г¬ГГҐ ГҐГ№ГҐ Г® Г¤ГҐГІГїГµ ГЁ ГўГ®Г§ГўГ°Г Г№Г ГҐГёГјГ±Гї ГЄ ГГ ГёГҐГ¬Гі Г¤Г ГўГГЁГёГГҐГ¬Гі Г±ГЇГ®Г°Гі: ГЇГ°Г®Г±ГЁГёГј Г¬ГҐГГї Г±Г®ГЈГ«Г Г±ГЁГІГјГ±Гї ГГ ГІГ®, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®ГІГ¤Г ГІГј ГЁГµ Гў ГіГ·ГҐГЎГГ®ГҐ Г§Г ГўГҐГ¤ГҐГГЁГҐ. Г’Г» Г§ГГ ГҐГёГј Г¬Г®ГҐ ГЇГ°ГҐГ¤ГіГЎГҐГ¦Г¤ГҐГГЁГҐ ГЇГ°Г®ГІГЁГў ГІГ ГЄГ®ГЈГ® ГўГ®Г±ГЇГЁГІГ ГГЁГї... ГЌГҐ Г§ГГ Гѕ, Г¬ГЁГ«Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ, Г±Г®ГЈГ«Г Г±ГЁГёГјГ±Гї Г«ГЁ ГІГ» Г±Г® Г¬ГГ®Гѕ; ГГ® ГўГ® ГўГ±ГїГЄГ®Г¬ Г±Г«ГіГ·Г ГҐ ГіГ¬Г®Г«ГїГѕ ГІГҐГЎГї, ГЁГ§ Г«ГѕГЎГўГЁ ГЄГ® Г¬ГГҐ, Г¤Г ГІГј Г¬ГГҐ Г®ГЎГҐГ№Г ГГЁГҐ, Г·ГІГ®, ГЇГ®ГЄГіГ¤Г Гї Г¦ГЁГўГ ГЁ ГЇГ®Г±Г«ГҐ Г¬Г®ГҐГ© Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ, ГҐГ±Г«ГЁ ГЃГ®ГЈГі ГіГЈГ®Г¤ГГ® ГЎГіГ¤ГҐГІ Г°Г Г§Г«ГіГ·ГЁГІГј ГГ Г±, ГЅГІГ®ГЈГ® ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ ГЎГіГ¤ГҐГІ. Г’Г» Г¬ГГҐ ГЇГЁГёГҐГёГј, Г·ГІГ® ГІГҐГЎГҐ ГГҐГ®ГЎГµГ®Г¤ГЁГ¬Г® ГЎГіГ¤ГҐГІ Г±ГєГҐГ§Г¤ГЁГІГј Гў ГЏГҐГІГҐГ°ГЎГіГ°ГЈ ГЇГ® ГГ ГёГЁГ¬ Г¤ГҐГ«Г Г¬. Г•Г°ГЁГ±ГІГ®Г± Г± ГІГ®ГЎГ®Г©, Г¬Г®Г© Г¤Г°ГіГ¦Г®ГЄ, ГЇГ®ГҐГ§Г¦Г Г© ГЁ ГўГ®Г§ГўГ°Г Г№Г Г©Г±Гї ГЇГ®Г±ГЄГ®Г°ГҐГҐ. ГЌГ Г¬ ГўГ±ГҐГ¬ ГЎГҐГ§ ГІГҐГЎГї ГІГ ГЄ Г±ГЄГіГ·ГГ®! Г‚ГҐГ±ГГ Г·ГіГ¤Г® ГЄГ ГЄ ГµГ®Г°Г®ГёГ : ГЎГ Г«ГЄГ®ГГГіГѕ Г¤ГўГҐГ°Гј ГіГ¦ ГўГ»Г±ГІГ ГўГЁГ«ГЁ, Г¤Г®Г°Г®Г¦ГЄГ ГЄ Г®Г°Г ГГ¦ГҐГ°ГҐГҐ Г·ГҐГІГ»Г°ГҐ Г¤ГГї ГІГ®Г¬Гі ГГ Г§Г Г¤ ГЎГ»Г«Г Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® Г±ГіГµГ , ГЇГҐГ°Г±ГЁГЄГЁ ГўГ® ГўГ±ГҐГ¬ Г¶ГўГҐГІГі ГЄГ®Г©-ГЈГ¤ГҐ ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г®Г±ГІГ Г«Г±Гї Г±ГГҐГЈ, Г«Г Г±ГІГ®Г·ГЄГЁ ГЇГ°ГЁГ«ГҐГІГҐГ«ГЁ, ГЁ ГГ»ГГ·ГҐ Г‹ГѕГЎГ®Г·ГЄГ ГЇГ°ГЁГГҐГ±Г«Г Г¬ГГҐ ГЇГҐГ°ГўГ»ГҐ ГўГҐГ±ГҐГГГЁГҐ Г¶ГўГҐГІГ». Г„Г®ГЄГІГ®Г° ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ, Г·ГІГ® Г¤ГГї Г·ГҐГ°ГҐГ§ ГІГ°ГЁ Гї ГЎГіГ¤Гі Г±Г®ГўГ±ГҐГ¬ Г§Г¤Г®Г°Г®ГўГ ГЁ Г¬ГГҐ Г¬Г®Г¦ГГ® ГЎГіГ¤ГҐГІ ГЇГ®Г¤Г»ГёГ ГІГј Г±ГўГҐГ¦ГЁГ¬ ГўГ®Г§Г¤ГіГµГ®Г¬ ГЁ ГЇГ®ГЈГ°ГҐГІГјГ±Гї ГГ Г ГЇГ°ГҐГ«ГјГ±ГЄГ®Г¬ Г±Г®Г«ГГ»ГёГЄГҐ. ГЏГ°Г®Г№Г Г© Г¦ГҐ, Г¬ГЁГ«Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ, ГГҐ ГЎГҐГ±ГЇГ®ГЄГ®Г©Г±Гї, ГЇГ®Г¦Г Г«ГіГ©Г±ГІГ , ГГЁ Г® Г¬Г®ГҐГ© ГЎГ®Г«ГҐГ§ГГЁ, ГГЁ Г® Г±ГўГ®ГҐГ¬ ГЇГ°Г®ГЁГЈГ°Г»ГёГҐ; ГЄГ®ГГ·Г Г© Г±ГЄГ®Г°ГҐГ© Г¤ГҐГ«Г ГЁ ГЇГ°ГЁГҐГ§Г¦Г Г© ГЄ ГГ Г¬ Г± Г¤ГҐГІГјГ¬ГЁ ГГ Г¶ГҐГ«Г®ГҐ Г«ГҐГІГ®. Гџ Г¤ГҐГ«Г Гѕ Г·ГіГ¤ГГ»ГҐ ГЇГ«Г ГГ» Г® ГІГ®Г¬, ГЄГ ГЄ Г¬Г» ГЇГ°Г®ГўГҐГ¤ГҐГ¬ ГҐГЈГ®, ГЁ ГГҐГ¤Г®Г±ГІГ ГҐГІ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГІГҐГЎГї, Г·ГІГ®ГЎГ» ГЁГ¬ Г®Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГЁГІГјГ±ГїВ». Г‘Г«ГҐГ¤ГіГѕГ№Г Гї Г·Г Г±ГІГј ГЇГЁГ±ГјГ¬Г ГЎГ»Г«Г ГГ ГЇГЁГ±Г ГГ ГЇГ®-ГґГ°Г ГГ¶ГіГ§Г±ГЄГЁ, Г±ГўГїГ§ГГ»Г¬ ГЁ ГГҐГ°Г®ГўГГ»Г¬ ГЇГ®Г·ГҐГ°ГЄГ®Г¬, ГГ Г¤Г°ГіГЈГ®Г¬ ГЄГ«Г®Г·ГЄГҐ ГЎГіГ¬Г ГЈГЁ. Гџ ГЇГҐГ°ГҐГўГ®Г¦Гі ГҐГЈГ® Г±Г«Г®ГўГ® Гў Г±Г«Г®ГўГ®: В«ГЌГҐ ГўГҐГ°Гј ГІГ®Г¬Гі, Г·ГІГ® Гї ГЇГЁГ±Г Г«Г ГІГҐГЎГҐ Г® Г¬Г®ГҐГ© ГЎГ®Г«ГҐГ§ГГЁ, ГГЁГЄГІГ® ГГҐ ГЇГ®Г¤Г®Г§Г°ГҐГўГ ГҐГІ, Г¤Г® ГЄГ ГЄГ®Г© Г±ГІГҐГЇГҐГГЁ Г®ГГ Г±ГҐГ°ГјГҐГ§ГГ . Гџ Г®Г¤ГГ Г§ГГ Гѕ, Г·ГІГ® Г¬ГГҐ ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГГҐ ГўГ±ГІГ ГўГ ГІГј Г± ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ. ГЌГҐ ГІГҐГ°ГїГ© ГГЁ Г®Г¤ГГ®Г© Г¬ГЁГГіГІГ», ГЇГ°ГЁГҐГ§Г¦Г Г© Г±ГҐГ©Г·Г Г± Г¦ГҐ ГЁ ГЇГ°ГЁГўГ®Г§ГЁ Г¤ГҐГІГҐГ©. ГЊГ®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Гї ГіГ±ГЇГҐГѕ ГҐГ№ГҐ Г°Г Г§ Г®ГЎГГїГІГј ГІГҐГЎГї ГЁ ГЎГ«Г ГЈГ®Г±Г«Г®ГўГЁГІГј ГЁГµ: ГЅГІГ® Г¬Г®ГҐ Г®Г¤ГГ® ГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГҐГҐ Г¦ГҐГ«Г ГГЁГҐ. Гџ Г§ГГ Гѕ, ГЄГ ГЄГ®Г© ГіГ¦Г Г±ГГ»Г© ГіГ¤Г Г° ГГ ГГ®ГёГі ГІГҐГЎГҐ; ГГ® ГўГ±ГҐ Г°Г ГўГГ®, Г°Г ГГ® ГЁГ«ГЁ ГЇГ®Г§Г¤ГГ®, Г®ГІ Г¬ГҐГГї ГЁГ«ГЁ Г®ГІ Г¤Г°ГіГЈГЁГµ, ГІГ» ГЇГ®Г«ГіГ·ГЁГ« ГЎГ» ГҐГЈГ®; ГЇГ®Г±ГІГ Г°Г ГҐГ¬Г±Гї Г¦ГҐ Г± ГІГўГҐГ°Г¤Г®Г±ГІГЁГѕ ГЁ ГГ Г¤ГҐГ¦Г¤Г®Гѕ ГГ Г¬ГЁГ«Г®Г±ГҐГ°Г¤ГЁГҐ ГЃГ®Г¦ГЁГҐ ГЇГҐГ°ГҐГГҐГ±ГІГЁ ГЅГІГ® ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГјГҐ. ГЏГ®ГЄГ®Г°ГЁГ¬Г±Гї ГўГ®Г«ГҐ ГҐГЈГ®. ГЌГҐ Г¤ГіГ¬Г Г©, Г·ГІГ®ГЎГ» ГІГ®, Г·ГІГ® Гї ГЇГЁГёГі, ГЎГ»Г«Г® ГЎГ°ГҐГ¤Г®Г¬ ГЎГ®Г«ГјГГ®ГЈГ® ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦ГҐГГЁГї; ГГ ГЇГ°Г®ГІГЁГў, Г¬Г»Г±Г«ГЁ Г¬Г®ГЁ Г·Г°ГҐГ§ГўГ»Г·Г Г©ГГ® ГїГ±ГГ» Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі, ГЁ Гї Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ . ГЌГҐ ГіГІГҐГёГ Г© Г¦ГҐ Г±ГҐГЎГї ГГ ГЇГ°Г Г±ГГ® ГГ Г¤ГҐГ¦Г¤Г®Г©, Г·ГІГ®ГЎГ» ГЅГІГ® ГЎГ»Г«ГЁ Г«Г®Г¦ГГ»ГҐ, ГГҐГїГ±ГГ»ГҐ ГЇГ°ГҐГ¤Г·ГіГўГ±ГІГўГЁГї ГЎГ®ГїГ§Г«ГЁГўГ®Г© Г¤ГіГёГЁ. ГЌГҐГІ, Гї Г·ГіГўГ±ГІГўГіГѕ, Гї Г§ГГ Гѕ вЂ” ГЁ Г§ГГ Гѕ ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі, Г·ГІГ® ГЃГ®ГЈГі ГЎГ»Г«Г® ГіГЈГ®Г¤ГГ® Г®ГІГЄГ°Г»ГІГј Г¬ГГҐ ГЅГІГ®,В вЂ” Г¬ГГҐ Г®Г±ГІГ Г«Г®Г±Гј Г¦ГЁГІГј Г®Г·ГҐГГј ГГҐГ¤Г®Г«ГЈГ®. ГЉГ®ГГ·ГЁГІГ±Гї Г«ГЁ ГўГ¬ГҐГ±ГІГҐ Г± Г¦ГЁГ§ГГјГѕ Г¬Г®Гї Г«ГѕГЎГ®ГўГј ГЄ ГІГҐГЎГҐ ГЁ Г¤ГҐГІГїГ¬? Гџ ГЇГ®ГГїГ«Г , Г·ГІГ® ГЅГІГ® ГГҐГўГ®Г§Г¬Г®Г¦ГГ®. Гџ Г±Г«ГЁГёГЄГ®Г¬ Г±ГЁГ«ГјГГ® Г·ГіГўГ±ГІГўГіГѕ Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі, Г·ГІГ®ГЎГ» Г¤ГіГ¬Г ГІГј, Г·ГІГ® ГІГ® Г·ГіГўГ±ГІГўГ®, ГЎГҐГ§ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГЈГ® Гї ГГҐ Г¬Г®ГЈГі ГЇГ®ГГїГІГј Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ®ГўГ ГГЁГї, Г¬Г®ГЈГ«Г® ГЎГ» ГЄГ®ГЈГ¤Г -ГГЁГЎГіГ¤Гј ГіГГЁГ·ГІГ®Г¦ГЁГІГјГ±Гї. Г„ГіГёГ Г¬Г®Гї ГГҐ Г¬Г®Г¦ГҐГІ Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ®ГўГ ГІГј ГЎГҐГ§ Г«ГѕГЎГўГЁ ГЄ ГўГ Г¬: Г Гї Г§ГГ Гѕ, Г·ГІГ® Г®ГГ ГЎГіГ¤ГҐГІ Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ®ГўГ ГІГј ГўГҐГ·ГГ®, ГіГ¦ГҐ ГЇГ® Г®Г¤ГГ®Г¬Гі ГІГ®Г¬Гі, Г·ГІГ® ГІГ ГЄГ®ГҐ Г·ГіГўГ±ГІГўГ®, ГЄГ ГЄ Г¬Г®Гї Г«ГѕГЎГ®ГўГј, ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г® ГЎГ» ГўГ®Г§ГГЁГЄГГіГІГј, ГҐГ±Г«ГЁ ГЎГ» Г®ГГ® Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ»Г«Г® ГЄГ®ГЈГ¤Г -ГГЁГЎГіГ¤Гј ГЇГ°ГҐГЄГ°Г ГІГЁГІГјГ±Гї. ГЊГҐГГї ГГҐ ГЎГіГ¤ГҐГІ Г± ГўГ Г¬ГЁ; ГГ® Гї ГІГўГҐГ°Г¤Г® ГіГўГҐГ°ГҐГГ , Г·ГІГ® Г«ГѕГЎГ®ГўГј Г¬Г®Гї ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГЁГІ ГўГ Г±, ГЁ ГЅГІГ Г¬Г»Г±Г«Гј ГІГ ГЄ Г®ГІГ°Г Г¤ГГ Г¤Г«Гї Г¬Г®ГҐГЈГ® Г±ГҐГ°Г¤Г¶Г , Г·ГІГ® Гї Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ® ГЁ ГЎГҐГ§ Г±ГІГ°Г ГµГ Г®Г¦ГЁГ¤Г Гѕ ГЇГ°ГЁГЎГ«ГЁГ¦Г ГѕГ№ГҐГ©Г±Гї Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ. Гџ Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ , ГЁ ГЃГ®ГЈГі ГЁГ§ГўГҐГ±ГІГГ®, Г·ГІГ® ГўГ±ГҐГЈГ¤Г Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«Г ГЁ Г±Г¬Г®ГІГ°Гѕ ГГ Г±Г¬ГҐГ°ГІГј ГЄГ ГЄ ГГ ГЇГҐГ°ГҐГµГ®Г¤ ГЄ Г¦ГЁГ§ГГЁ Г«ГіГ·ГёГҐГ©; ГГ® Г®ГІГ·ГҐГЈГ® Г¦ Г±Г«ГҐГ§Г» Г¤Г ГўГїГІ Г¬ГҐГГї?.. Г‡Г Г·ГҐГ¬ Г«ГЁГёГ ГІГј Г¤ГҐГІГҐГ© Г«ГѕГЎГЁГ¬Г®Г© Г¬Г ГІГҐГ°ГЁ? Г‡Г Г·ГҐГ¬ ГГ ГГ®Г±ГЁГІГј ГІГҐГЎГҐ ГІГ ГЄГ®Г© ГІГїГ¦ГҐГ«Г»Г©, ГГҐГ®Г¦ГЁГ¤Г ГГГ»Г© ГіГ¤Г Г°? Г‡Г Г·ГҐГ¬ Г¬ГГҐ ГіГ¬ГЁГ°Г ГІГј, ГЄГ®ГЈГ¤Г ГўГ ГёГ Г«ГѕГЎГ®ГўГј Г¤ГҐГ«Г Г«Г Г¤Г«Гї Г¬ГҐГГї Г¦ГЁГ§ГГј ГЎГҐГ±ГЇГ°ГҐГ¤ГҐГ«ГјГГ® Г±Г·Г Г±ГІГ«ГЁГўГ®Гѕ? Г„Г ГЎГіГ¤ГҐГІ ГҐГЈГ® Г±ГўГїГІГ Гї ГўГ®Г«Гї. Гџ ГГҐ Г¬Г®ГЈГі ГЇГЁГ±Г ГІГј ГЎГ®Г«ГјГёГҐ Г®ГІ Г±Г«ГҐГ§. ГЊГ®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Гї ГГҐ ГіГўГЁГ¦Гі ГІГҐГЎГї. ГЃГ«Г ГЈГ®Г¤Г Г°Гѕ Г¦ГҐ ГІГҐГЎГї, Г¬Г®Г© ГЎГҐГ±Г¶ГҐГГГ»Г© Г¤Г°ГіГЈ, Г§Г ГўГ±ГҐ Г±Г·Г Г±ГІГЁГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ ГІГ» Г®ГЄГ°ГіГ¦ГЁГ« Г¬ГҐГГї Гў ГЅГІГ®Г© Г¦ГЁГ§ГГЁ; Гї ГІГ Г¬ ГЎГіГ¤Гі ГЇГ°Г®Г±ГЁГІГј ГЃГ®ГЈГ , Г·ГІГ®ГЎГ» Г®Г ГГ ГЈГ°Г Г¤ГЁГ« ГІГҐГЎГї. ГЏГ°Г®Г№Г Г©, Г¬ГЁГ«Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ; ГЇГ®Г¬ГГЁ, Г·ГІГ® Г¬ГҐГГї ГГҐ ГЎГіГ¤ГҐГІ, ГГ® Г«ГѕГЎГ®ГўГј Г¬Г®Гї ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГЁ ГГЁГЈГ¤ГҐ ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГЁГІ ГІГҐГЎГї. ГЏГ°Г®Г№Г Г©, Г‚Г®Г«Г®Г¤Гї, ГЇГ°Г®Г№Г Г©, Г¬Г®Г© Г ГГЈГҐГ«, ГЇГ°Г®Г№Г Г©, Г‚ГҐГГјГїГ¬ГЁГ Г¬Г®Г© вЂ” ГЌГЁГЄГ®Г«ГҐГГјГЄГ . ГЌГҐГіГ¦ГҐГ«ГЁ Г®ГГЁ ГЄГ®ГЈГ¤Г -ГГЁГЎГіГ¤Гј Г§Г ГЎГіГ¤ГіГІ Г¬ГҐГГї?!В» Г‚ ГЅГІГ®Г¬ ГЇГЁГ±ГјГ¬ГҐ ГЎГ»Г«Г ГўГ«Г®Г¦ГҐГГ ГґГ°Г ГГ¶ГіГ§Г±ГЄГ Гї Г§Г ГЇГЁГ±Г®Г·ГЄГ ГЊГЁГ¬ГЁ, Г±Г«ГҐГ¤ГіГѕГ№ГҐГЈГ® Г±Г®Г¤ГҐГ°Г¦Г ГГЁГї: В«ГЏГҐГ·Г Г«ГјГГ»ГҐ ГЇГ°ГҐГ¤Г·ГіГўГ±ГІГўГЁГї, Г® ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Гµ Г®ГГ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ ГўГ Г¬, Г±Г«ГЁГёГЄГ®Г¬ ГЇГ®Г¤ГІГўГҐГ°Г¤ГЁГ«ГЁГ±Гј Г±Г«Г®ГўГ Г¬ГЁ Г¤Г®ГЄГІГ®Г°Г . Г‚Г·ГҐГ°Г ГГ®Г·ГјГѕ Г®ГГ ГўГҐГ«ГҐГ«Г Г®ГІГЇГ°Г ГўГЁГІГј ГЅГІГ® ГЇГЁГ±ГјГ¬Г® ГІГ®ГІГ·Г Г± ГГ ГЇГ®Г·ГІГі. Г„ГіГ¬Г Гї, Г·ГІГ® Г®ГГ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г ГЅГІГ® Гў ГЎГ°ГҐГ¤Гі, Гї Г¦Г¤Г Г«Г Г¤Г® Г±ГҐГЈГ®Г¤ГГїГёГГҐГЈГ® ГіГІГ°Г ГЁ Г°ГҐГёГЁГ«Г Г±Гј ГҐГЈГ® Г°Г Г±ГЇГҐГ·Г ГІГ ГІГј. Г’Г®Г«ГјГЄГ® Г·ГІГ® Гї Г°Г Г±ГЇГҐГ·Г ГІГ Г«Г , ГЄГ ГЄ ГЌГ ГІГ Г«ГјГї ГЌГЁГЄГ®Г«Г ГҐГўГГ Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г Г¬ГҐГГї, Г·ГІГ® Гї Г±Г¤ГҐГ«Г Г«Г Г± ГЇГЁГ±ГјГ¬Г®Г¬, ГЁ ГЇГ°ГЁГЄГ Г§Г Г«Г Г¬ГГҐ Г±Г¦ГҐГ·Гј ГҐГЈГ®, ГҐГ±Г«ГЁ Г®ГГ® ГГҐ Г®ГІГЇГ°Г ГўГ«ГҐГГ®. ГЋГГ ГўГ±ГҐ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ Г® ГГҐГ¬ ГЁ ГіГўГҐГ°ГїГҐГІ, Г·ГІГ® Г®ГГ® Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГіГЎГЁГІГј ГўГ Г±. ГЌГҐ Г®ГІГЄГ«Г Г¤Г»ГўГ Г©ГІГҐ ГўГ ГёГҐГ© ГЇГ®ГҐГ§Г¤ГЄГЁ, ГҐГ±Г«ГЁ ГўГ» ГµГ®ГІГЁГІГҐ ГўГЁГ¤ГҐГІГј ГЅГІГ®ГЈГ® Г ГГЈГҐГ«Г , ГЇГ®ГЄГіГ¤Г ГҐГ№ГҐ Г®Г ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГЁГ« ГГ Г±. Г€Г§ГўГЁГГЁГІГҐ ГЅГІГ® Г¬Г Г°Г ГГјГҐ Гџ ГГҐ Г±ГЇГ Г«Г ГІГ°ГЁ ГГ®Г·ГЁ. Г‚Г» Г§ГГ ГҐГІГҐ, ГЄГ ГЄ Гї Г«ГѕГЎГ«Гѕ ГҐГҐ!В» ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї ГўГ±Гѕ ГГ®Г·Гј 11 Г ГЇГ°ГҐГ«Гї ГЇГ°Г®ГўГҐГ«Г Гў Г±ГЇГ Г«ГјГГҐ Г¬Г ГІГіГёГЄГЁ, Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г»ГўГ Г«Г Г¬ГГҐ, Г·ГІГ®, ГГ ГЇГЁГ±Г Гў ГЇГҐГ°ГўГіГѕ Г·Г Г±ГІГј ГЇГЁГ±ГјГ¬Г , maman ГЇГ®Г«Г®Г¦ГЁГ«Г ГҐГЈГ® ГЇГ®Г¤Г«ГҐ Г±ГҐГЎГї ГГ Г±ГІГ®Г«ГЁГЄ ГЁ Г§Г ГЇГ®Г·ГЁГўГ Г«Г . вЂ”В Гџ Г±Г Г¬Г ,В вЂ” ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ ,В вЂ” ГЇГ°ГЁГ§ГГ ГѕГ±Гј, Г§Г Г¤Г°ГҐГ¬Г Г«Г ГГ ГЄГ°ГҐГ±Г«ГҐ, ГЁ Г·ГіГ«Г®ГЄ ГўГ»ГўГ Г«ГЁГ«Г±Гї Гі Г¬ГҐГГї ГЁГ§ Г°ГіГЄ. Г’Г®Г«ГјГЄГ® Г±Г«Г»ГёГі Гї Г±ГЄГўГ®Г§Гј Г±Г®Г вЂ” Г·Г Г±Гі ГЅГІГ ГЄ Гў ГЇГҐГ°ГўГ®Г¬,В вЂ” Г·ГІГ® Г®ГГ ГЄГ ГЄ ГЎГіГ¤ГІГ® Г°Г Г§ГЈГ®ГўГ Г°ГЁГўГ ГҐГІ; Гї Г®ГІГЄГ°Г»Г«Г ГЈГ«Г Г§Г , Г±Г¬Г®ГІГ°Гѕ: Г®ГГ , Г¬Г®Гї ГЈГ®Г«ГіГЎГіГёГЄГ , Г±ГЁГ¤ГЁГІ ГГ ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ, Г±Г«Г®Г¦ГЁГ«Г ГўГ®ГІ ГЅГІГ ГЄ Г°ГіГ·ГЄГЁ, Г Г±Г«ГҐГ§Г» Гў ГІГ°ГЁ Г°ГіГ·ГјГї ГІГ ГЄ ГЁ ГІГҐГЄГіГІ. В«Г’Г ГЄ ГўГ±ГҐ ГЄГ®ГГ·ГҐГГ®?В» вЂ” ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г®ГГ ГЁ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г ГЁ Г§Г ГЄГ°Г»Г«Г Г«ГЁГ¶Г® Г°ГіГЄГ Г¬ГЁ. Гџ ГўГ±ГЄГ®Г·ГЁГ«Г , Г±ГІГ Г«Г Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ ГІГј: В«Г—ГІГ® Г± ГўГ Г¬ГЁ?В» вЂ”В ГЂГµ, ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГҐГ±Г«ГЁ ГЎГ» ГўГ» Г§ГГ Г«ГЁ, ГЄГ®ГЈГ® Гї Г±ГҐГ©Г·Г Г± ГўГЁГ¤ГҐГ«Г . Г‘ГЄГ®Г«ГјГЄГ® Гї ГГЁ Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ Г«Г , ГЎГ®Г«ГјГёГҐ Г®ГГ Г¬ГГҐ ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГГҐ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г , ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГЇГ°ГЁГЄГ Г§Г Г«Г ГЇГ®Г¤Г ГІГј Г±ГІГ®Г«ГЁГЄ, ГЇГ®ГЇГЁГ±Г Г«Г ГҐГ№ГҐ Г·ГІГ®-ГІГ®, ГЇГ°ГЁ Г±ГҐГЎГҐ ГЇГ°ГЁГЄГ Г§Г Г«Г Г§Г ГЇГҐГ·Г ГІГ ГІГј ГЇГЁГ±ГјГ¬Г® ГЁ Г±ГҐГ©Г·Г Г± Г¦ГҐ Г®ГІГЇГ°Г ГўГЁГІГј. ГЏГ®Г±Г«ГҐ ГіГ¦ ГўГ±ГҐ ГЇГ®ГёГ«Г® ГµГіГ¦ГҐ Г¤Г ГµГіГ¦ГҐ. ГѓГ«Г ГўГ XXVI. Г—Г’ГЋ ГЋГ†Г€Г„ГЂГ‹ГЋ ГЌГЂГ‘ Г‚ Г„Г…ГђГ…Г‚ГЌГ… Г‚Г®Г±ГҐГ¬ГГ Г¤Г¶Г ГІГ®ГЈГ® Г ГЇГ°ГҐГ«Гї Г¬Г» ГўГ»ГµГ®Г¤ГЁГ«ГЁ ГЁГ§ Г¤Г®Г°Г®Г¦ГГ®Г© ГЄГ®Г«ГїГ±ГЄГЁ, Гі ГЄГ°Г»Г«ГјГ¶Г ГЇГҐГІГ°Г®ГўГ±ГЄГ®ГЈГ® Г¤Г®Г¬Г . Г‚Г»ГҐГ§Г¦Г Гї ГЁГ§ ГЊГ®Г±ГЄГўГ», ГЇГ ГЇГ ГЎГ»Г« Г§Г Г¤ГіГ¬Г·ГЁГў, ГЁ ГЄГ®ГЈГ¤Г Г‚Г®Г«Г®Г¤Гї Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ« Гі ГГҐГЈГ®: ГГҐ ГЎГ®Г«ГјГГ Г«ГЁ maman?В вЂ” Г®Г Г± ГЈГ°ГіГ±ГІГЁГѕ ГЇГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ« ГГ ГГҐГЈГ® ГЁ Г¬Г®Г«Г·Г ГЄГЁГўГГіГ« ГЈГ®Г«Г®ГўГ®Г©. Г‚Г® ГўГ°ГҐГ¬Гї ГЇГіГІГҐГёГҐГ±ГІГўГЁГї Г®Г Г§Г Г¬ГҐГІГГ® ГіГ±ГЇГ®ГЄГ®ГЁГ«Г±Гї; ГГ® ГЇГ® Г¬ГҐГ°ГҐ ГЇГ°ГЁГЎГ«ГЁГ¦ГҐГГЁГї ГЄ Г¤Г®Г¬Гі Г«ГЁГ¶Г® ГҐГЈГ® ГўГ±ГҐ ГЎГ®Г«ГҐГҐ ГЁ ГЎГ®Г«ГҐГҐ ГЇГ°ГЁГГЁГ¬Г Г«Г® ГЇГҐГ·Г Г«ГјГГ®ГҐ ГўГ»Г°Г Г¦ГҐГГЁГҐ, ГЁ ГЄГ®ГЈГ¤Г , ГўГ»ГµГ®Г¤Гї ГЁГ§ ГЄГ®Г«ГїГ±ГЄГЁ, Г®Г Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ« Гі ГўГ»ГЎГҐГ¦Г ГўГёГҐГЈГ®, Г§Г ГЇГ»ГµГ ГўГёГҐГЈГ®Г±Гї Г”Г®ГЄГЁ: В«ГѓГ¤ГҐ ГЌГ ГІГ Г«ГјГї ГЌГЁГЄГ®Г«Г ГҐГўГГ ?В», ГЈГ®Г«Г®Г± ГҐГЈГ® ГЎГ»Г« ГГҐГІГўГҐГ°Г¤ ГЁ Гў ГЈГ«Г Г§Г Гµ ГЎГ»Г«ГЁ Г±Г«ГҐГ§Г». Г„Г®ГЎГ°Г»Г© Г±ГІГ Г°ГЁГЄ Г”Г®ГЄГ , ГіГЄГ°Г Г¤ГЄГ®Г© ГўГ§ГЈГ«ГїГГіГў ГГ ГГ Г±, Г®ГЇГіГ±ГІГЁГ« ГЈГ«Г Г§Г ГЁ, Г®ГІГўГ®Г°ГїГї Г¤ГўГҐГ°Гј Гў ГЇГҐГ°ГҐГ¤ГГѕГѕ, Г®ГІГўГҐГ°ГГіГўГёГЁГ±Гј, Г®ГІГўГҐГ·Г Г«: вЂ”В ГГҐГ±ГІГ®Г© Г¤ГҐГГј ГіГ¦ ГГҐ ГЁГ§ГўГ®Г«ГїГІ ГўГ»ГµГ®Г¤ГЁГІГј ГЁГ§ Г±ГЇГ Г«ГјГГЁ. ГЊГЁГ«ГЄГ , ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї, ГЄГ ГЄ Гї ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГіГ§ГГ Г«, Г± Г±Г Г¬Г®ГЈГ® ГІГ®ГЈГ® Г¤ГГї, Гў ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© Г§Г ГГҐГ¬Г®ГЈГ«Г maman, ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г«Г Г¦Г Г«Г®ГЎГГ® ГўГ»ГІГј, ГўГҐГ±ГҐГ«Г® ГЎГ°Г®Г±ГЁГ«Г Г±Гј ГЄ Г®ГІГ¶Гі вЂ” ГЇГ°Г»ГЈГ Г«Г ГГ ГГҐГЈГ®, ГўГ§ГўГЁГ§ГЈГЁГўГ Г«Г , Г«ГЁГ§Г Г«Г ГҐГЈГ® Г°ГіГЄГЁ; ГГ® Г®Г Г®ГІГІГ®Г«ГЄГГіГ« ГҐГҐ ГЁ ГЇГ°Г®ГёГҐГ« Гў ГЈГ®Г±ГІГЁГГіГѕ, Г®ГІГІГіГ¤Г Гў Г¤ГЁГўГ ГГГіГѕ, ГЁГ§ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г© Г¤ГўГҐГ°Гј ГўГҐГ«Г ГЇГ°ГїГ¬Г® Гў Г±ГЇГ Г«ГјГГѕ. Г—ГҐГ¬ ГЎГ«ГЁГ¦ГҐ ГЇГ®Г¤ГµГ®Г¤ГЁГ« Г®Г ГЄ ГЅГІГ®Г© ГЄГ®Г¬ГГ ГІГҐ, ГІГҐГ¬ ГЎГ®Г«ГҐГҐ, ГЇГ® ГўГ±ГҐГ¬ ГІГҐГ«Г®Г¤ГўГЁГ¦ГҐГГЁГїГ¬, ГЎГ»Г«Г® Г§Г Г¬ГҐГІГГ® ГҐГЈГ® ГЎГҐГ±ГЇГ®ГЄГ®Г©Г±ГІГўГ®: ГўГ®Г©Г¤Гї Гў Г¤ГЁГўГ ГГГіГѕ, Г®Г ГёГҐГ« ГГ Г¶Г»ГЇГ®Г·ГЄГ Гµ, ГҐГ¤ГўГ ГЇГҐГ°ГҐГўГ®Г¤ГЁГ« Г¤Г»ГµГ ГГЁГҐ ГЁ ГЇГҐГ°ГҐГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г±Гї, ГЇГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ Г·ГҐГ¬ Г°ГҐГёГЁГ«Г±Гї ГўГ§ГїГІГјГ±Гї Г§Г Г§Г Г¬Г®ГЄ Г§Г ГІГўГ®Г°ГҐГГГ®Г© Г¤ГўГҐГ°ГЁ. Г‚ ГЅГІГ® ГўГ°ГҐГ¬Гї ГЁГ§ ГЄГ®Г°ГЁГ¤Г®Г°Г ГўГ»ГЎГҐГ¦Г Г«Г ГГҐГ·ГҐГ±Г ГГГ Гї, Г§Г ГЇГ«Г ГЄГ ГГГ Гї ГЊГЁГ¬ГЁ. В«ГЂГµ! ГЏГҐГІГ° ГЂГ«ГҐГЄГ±Г ГГ¤Г°Г»Г·!В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г«Г Г®ГГ ГёГҐГЇГ®ГІГ®Г¬, Г± ГўГ»Г°Г Г¦ГҐГГЁГҐГ¬ ГЁГ±ГІГЁГГГ®ГЈГ® Г®ГІГ·Г ГїГГЁГї, ГЁ ГЇГ®ГІГ®Г¬, Г§Г Г¬ГҐГІГЁГў, Г·ГІГ® ГЇГ ГЇГ ГЇГ®ГўГ®Г°Г Г·ГЁГўГ ГҐГІ Г°ГіГ·ГЄГі Г§Г Г¬ГЄГ , Г®ГГ ГЇГ°ГЁГЎГ ГўГЁГ«Г Г·ГіГІГј Г±Г«Г»ГёГГ®: вЂ” Г‡Г¤ГҐГ±Гј ГГҐГ«ГјГ§Гї ГЇГ°Г®Г©ГІГЁ вЂ” ГµГ®Г¤ ГЁГ§ Г¤ГҐГўГЁГ·ГјГҐГ©В». ГЋ, ГЄГ ГЄ ГІГїГ¦ГҐГ«Г® ГўГ±ГҐ ГЅГІГ® Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГ®ГўГ Г«Г® ГГ Г¬Г®ГҐ ГГ Г±ГІГ°Г®ГҐГГГ®ГҐ ГЄ ГЈГ®Г°Гѕ Г±ГІГ°Г ГёГГ»Г¬ ГЇГ°ГҐГ¤Г·ГіГўГ±ГІГўГЁГҐГ¬ Г¤ГҐГІГ±ГЄГ®ГҐ ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦ГҐГГЁГҐ! ГЊГ» ГЇГ®ГёГ«ГЁ Гў Г¤ГҐГўГЁГ·ГјГѕ; Гў ГЄГ®Г°ГЁГ¤Г®Г°ГҐ ГЇГ®ГЇГ Г«Г±Гї ГГ Г¬ ГГ Г¤Г®Г°Г®ГЈГҐ Г¤ГіГ°Г Г·Г®ГЄ ГЂГЄГЁГ¬, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГўГ±ГҐГЈГ¤Г Г§Г ГЎГ ГўГ«ГїГ« ГГ Г± Г±ГўГ®ГЁГ¬ГЁ ГЈГ°ГЁГ¬Г Г±Г Г¬ГЁ; ГГ® Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі ГГҐ ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г®Г Г¬ГГҐ ГГҐ ГЄГ Г§Г Г«Г±Гї Г±Г¬ГҐГёГГ»Г¬, ГГ® ГГЁГ·ГІГ® ГІГ ГЄ ГЎГ®Г«ГјГГ® ГГҐ ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ«Г® Г¬ГҐГГї, ГЄГ ГЄ ГўГЁГ¤ ГҐГЈГ® ГЎГҐГ±Г±Г¬Г»Г±Г«ГҐГГГ®-Г°Г ГўГГ®Г¤ГіГёГГ®ГЈГ® Г«ГЁГ¶Г . Г‚ Г¤ГҐГўГЁГ·ГјГҐГ© Г¤ГўГҐ Г¤ГҐГўГіГёГЄГЁ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Г±ГЁГ¤ГҐГ«ГЁ Г§Г ГЄГ ГЄГ®Г©-ГІГ® Г°Г ГЎГ®ГІГ®Г©, ГЇГ°ГЁГўГ±ГІГ Г«ГЁ, Г·ГІГ®ГЎГ» ГЇГ®ГЄГ«Г®ГГЁГІГјГ±Гї ГГ Г¬, Г± ГІГ ГЄГЁГ¬ ГЇГҐГ·Г Г«ГјГГ»Г¬ ГўГ»Г°Г Г¦ГҐГГЁГҐГ¬, Г·ГІГ® Г¬ГГҐ Г±Г¤ГҐГ«Г Г«Г®Г±Гј Г±ГІГ°Г ГёГГ®. ГЏГ°Г®Г©Г¤Гї ГҐГ№ГҐ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі ГЊГЁГ¬ГЁ, ГЇГ ГЇГ Г®ГІГўГ®Г°ГЁГ« Г¤ГўГҐГ°Гј Г±ГЇГ Г«ГјГГЁ, ГЁ Г¬Г» ГўГ®ГёГ«ГЁ. ГЌГ ГЇГ°Г ГўГ® Г®ГІ Г¤ГўГҐГ°ГЁ ГЎГ»Г«ГЁ Г¤ГўГ Г®ГЄГГ , Г§Г ГўГҐГёГҐГГГ»ГҐ ГЇГ«Г ГІГЄГ Г¬ГЁ; Гі Г®Г¤ГГ®ГЈГ® ГЁГ§ ГГЁГµ Г±ГЁГ¤ГҐГ«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , Г± Г®Г·ГЄГ Г¬ГЁ ГГ ГГ®Г±Гі, ГЁ ГўГїГ§Г Г«Г Г·ГіГ«Г®ГЄ. ГЋГГ ГГҐ Г±ГІГ Г«Г Г¶ГҐГ«Г®ГўГ ГІГј ГГ Г±, ГЄГ ГЄ ГІГ® Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ® Г¤ГҐГ«Г»ГўГ Г«Г , Г ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГЇГ°ГЁГўГ±ГІГ Г«Г , ГЇГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«Г ГГ ГГ Г± Г·ГҐГ°ГҐГ§ Г®Г·ГЄГЁ, Г±Г«ГҐГ§Г» ГЇГ®ГІГҐГЄГ«ГЁ Гі ГГҐГҐ ГЈГ°Г Г¤Г®Г¬. ГЊГГҐ Г®Г·ГҐГГј ГГҐ ГЇГ®ГГ°Г ГўГЁГ«Г®Г±Гј, Г·ГІГ® ГўГ±ГҐ ГЇГ°ГЁ ГЇГҐГ°ГўГ®Г¬ ГўГ§ГЈГ«ГїГ¤ГҐ ГГ ГГ Г± ГГ Г·ГЁГГ ГѕГІ ГЇГ«Г ГЄГ ГІГј, ГІГ®ГЈГ¤Г ГЄГ ГЄ ГЇГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ ГЎГ»Г«ГЁ Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ». ГЌГ Г«ГҐГўГ® Г®ГІ Г¤ГўГҐГ°ГЁ Г±ГІГ®ГїГ«ГЁ ГёГЁГ°Г¬Г», Г§Г ГёГЁГ°Г¬Г Г¬ГЁ вЂ” ГЄГ°Г®ГўГ ГІГј, Г±ГІГ®Г«ГЁГЄ, ГёГЄГ ГЇГ·ГЁГЄ, ГіГ±ГІГ ГўГ«ГҐГГГ»Г© Г«ГҐГЄГ Г°Г±ГІГўГ Г¬ГЁ, ГЁ ГЎГ®Г«ГјГёГ®ГҐ ГЄГ°ГҐГ±Г«Г®, ГГ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г¬ Г¤Г°ГҐГ¬Г Г« Г¤Г®ГЄГІГ®Г°; ГЇГ®Г¤Г«ГҐ ГЄГ°Г®ГўГ ГІГЁ Г±ГІГ®ГїГ«Г Г¬Г®Г«Г®Г¤Г Гї, Г®Г·ГҐГГј ГЎГҐГ«Г®ГЄГіГ°Г Гї, Г§Г Г¬ГҐГ·Г ГІГҐГ«ГјГГ®Г© ГЄГ°Г Г±Г®ГІГ» Г¤ГҐГўГіГёГЄГ , Гў ГЎГҐГ«Г®Г¬ ГіГІГ°ГҐГГГҐГ¬ ГЄГ ГЇГ®ГІГҐ, ГЁ, ГГҐГ¬ГГ®ГЈГ® Г§Г Г±ГіГ·ГЁГў Г°ГіГЄГ ГўГ , ГЇГ°ГЁГЄГ«Г Г¤Г»ГўГ Г«Г Г«ГҐГ¤ ГЄ ГЈГ®Г«Г®ГўГҐ maman ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ Г¬ГГҐ ГГҐ ГЎГ»Г«Г® ГўГЁГ¤ГГ® Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі. Г„ГҐГўГіГёГЄГ ГЅГІГ ГЎГ»Г«Г La belle Flamande[45. - ГЄГ°Г Г±Г ГўГЁГ¶Г ГґГ«Г Г¬Г ГГ¤ГЄГ ], ГЇГ°Г® ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ ГЇГЁГ±Г Г«Г maman ГЁ ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї ГўГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤Г±ГІГўГЁГЁ ГЁГЈГ°Г Г«Г ГІГ ГЄГіГѕ ГўГ Г¦ГГіГѕ Г°Г®Г«Гј Гў Г¦ГЁГ§ГГЁ ГўГ±ГҐГЈГ® ГГ ГёГҐГЈГ® Г±ГҐГ¬ГҐГ©Г±ГІГўГ . ГЉГ ГЄ ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г¬Г» ГўГ®ГёГ«ГЁ, Г®ГГ Г®ГІГГїГ«Г Г®Г¤ГГі Г°ГіГЄГі Г®ГІ ГЈГ®Г«Г®ГўГ» maman ГЁ ГЇГ®ГЇГ°Г ГўГЁГ«Г ГГ ГЈГ°ГіГ¤ГЁ Г±ГЄГ«Г Г¤ГЄГЁ Г±ГўГ®ГҐГЈГ® ГЄГ ГЇГ®ГІГ , ГЇГ®ГІГ®Г¬ ГёГҐГЇГ®ГІГ®Г¬ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г : В«Г‚ Г§Г ГЎГ»ГІГјГЁВ». Гџ ГЎГ»Г« Гў Г±ГЁГ«ГјГГ®Г¬ ГЈГ®Г°ГҐ Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі, ГГ® ГГҐГўГ®Г«ГјГГ® Г§Г Г¬ГҐГ·Г Г« ГўГ±ГҐ Г¬ГҐГ«Г®Г·ГЁ. Г‚ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГҐ ГЎГ»Г«Г® ГЇГ®Г·ГІГЁ ГІГҐГ¬ГГ®, Г¦Г Г°ГЄГ® ГЁ ГЇГ ГµГ«Г® ГўГ¬ГҐГ±ГІГҐ Г¬ГїГІГ®Г©, Г®Г¤ГҐГЄГ®Г«Г®ГГ®Г¬, Г°Г®Г¬Г ГёГЄГ®Г© ГЁ ГЈГ®ГґГ¬Г ГГ±ГЄГЁГ¬ГЁ ГЄГ ГЇГ«ГїГ¬ГЁ. Г‡Г ГЇГ Гµ ГЅГІГ®ГІ ГІГ ГЄ ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ« Г¬ГҐГГї, Г·ГІГ® ГГҐ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГЄГ®ГЈГ¤Г Гї Г±Г«Г»ГёГі ГҐГЈГ®, ГГ® ГЄГ®ГЈГ¤Г Г«ГЁГёГј ГўГ±ГЇГ®Г¬ГЁГГ Гѕ Г® ГГҐГ¬, ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦ГҐГГЁГҐ Г¬ГЈГГ®ГўГҐГГГ® ГЇГҐГ°ГҐГГ®Г±ГЁГІ Г¬ГҐГГї Гў ГЅГІГі Г¬Г°Г Г·ГГіГѕ, Г¤ГіГёГГіГѕ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі ГЁ ГўГ®Г±ГЇГ°Г®ГЁГ§ГўГ®Г¤ГЁГІ ГўГ±ГҐ Г¬ГҐГ«ГјГ·Г Г©ГёГЁГҐ ГЇГ®Г¤Г°Г®ГЎГГ®Г±ГІГЁ ГіГ¦Г Г±ГГ®Г© Г¬ГЁГГіГІГ». ГѓГ«Г Г§Г maman ГЎГ»Г«ГЁ Г®ГІГЄГ°Г»ГІГ», ГГ® Г®ГГ ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГГҐ ГўГЁГ¤ГҐГ«Г ... ГЋ, ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ Г§Г ГЎГіГ¤Гі Гї ГЅГІГ®ГЈГ® Г±ГІГ°Г ГёГГ®ГЈГ® ГўГ§ГЈГ«ГїГ¤Г ! Г‚ ГГҐГ¬ ГўГ»Г°Г Г¦Г Г«Г®Г±Гј Г±ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г±ГІГ°Г Г¤Г ГГЁГї!.. ГЌГ Г± ГіГўГҐГ«ГЁ. ГЉГ®ГЈГ¤Г Гї ГЇГ®ГІГ®Г¬ Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ Г« Гі ГЌГ ГІГ Г«ГјГЁ Г‘Г ГўГЁГёГГ» Г® ГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГЁГµ Г¬ГЁГГіГІГ Гµ Г¬Г ГІГіГёГЄГЁ, ГўГ®ГІ Г·ГІГ® Г®ГГ Г¬ГГҐ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г : вЂ”В ГЉГ®ГЈГ¤Г ГўГ Г± ГіГўГҐГ«ГЁ, Г®ГГ ГҐГ№ГҐ Г¤Г®Г«ГЈГ® Г¬ГҐГІГ Г«Г Г±Гј, Г¬Г®Гї ГЈГ®Г«ГіГЎГіГёГЄГ , ГІГ®Г·ГГ® ГўГ®ГІ Г§Г¤ГҐГ±Гј ГҐГҐ Г¤Г ГўГЁГ«Г® Г·ГІГ®-ГІГ®; ГЇГ®ГІГ®Г¬ Г±ГЇГіГ±ГІГЁГ«Г ГЈГ®Г«Г®ГўГЄГі Г± ГЇГ®Г¤ГіГёГҐГЄ ГЁ Г§Г Г¤Г°ГҐГ¬Г Г«Г , ГІГ ГЄ ГІГЁГµГ®, Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ®, ГІГ®Г·ГГ® Г ГГЈГҐГ« ГГҐГЎГҐГ±ГГ»Г©. Г’Г®Г«ГјГЄГ® Гї ГўГ»ГёГ«Г ГЇГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГІГј, Г·ГІГ® ГЇГЁГІГјГҐ ГГҐ ГГҐГ±ГіГІ,В вЂ” ГЇГ°ГЁГµГ®Г¦Гі, Г ГіГ¦ Г®ГГ , Г¬Г®Гї Г±ГҐГ°Г¤ГҐГ·ГГ Гї, ГўГ±ГҐ ГўГ®ГЄГ°ГіГЈ Г±ГҐГЎГї Г°Г Г±ГЄГЁГ¤Г Г«Г ГЁ ГўГ±ГҐ Г¬Г ГГЁГІ ГЄ Г±ГҐГЎГҐ ГўГ ГёГҐГЈГ® ГЇГ ГЇГҐГГјГЄГі; ГІГ®ГІ ГГ ГЈГГҐГІГ±Гї ГЄ ГГҐГ©, Г ГіГ¦ Г±ГЁГ«, ГўГЁГ¤ГГ®, ГГҐГ¤Г®Г±ГІГ ГҐГІ Г±ГЄГ Г§Г ГІГј, Г·ГІГ® ГµГ®ГІГҐГ«Г®Г±Гј: ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г®ГІГЄГ°Г®ГҐГІ ГЈГіГЎГЄГЁ ГЁ Г®ГЇГїГІГј ГГ Г·ГГҐГІ Г®ГµГ ГІГј: В«ГЃГ®Г¦ГҐ Г¬Г®Г©! ГѓГ®Г±ГЇГ®Г¤ГЁ! Г„ГҐГІГҐГ©! Г¤ГҐГІГҐГ©!В» Гџ ГµГ®ГІГҐГ«Г ГЎГ»Г«Г® Г§Г ГўГ Г¬ГЁ ГЎГҐГ¦Г ГІГј, Г¤Г Г€ГўГ Г Г‚Г Г±ГЁГ«ГјГҐГўГЁГ· Г®Г±ГІГ ГГ®ГўГЁГ«, ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ: В«ГќГІГ® ГµГіГ¦ГҐ ГўГ±ГІГ°ГҐГўГ®Г¦ГЁГІ ГҐГҐ, Г«ГіГ·ГёГҐ ГГҐ ГГ Г¤Г®В». ГЏГ®Г±Г«ГҐ ГіГ¦ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГЇГ®Г¤ГГЁГ¬ГҐГІ Г°ГіГ·ГЄГі ГЁ Г®ГЇГїГІГј Г®ГЇГіГ±ГІГЁГІ. Г€ Г·ГІГ® Г®ГГ ГЅГІГЁГ¬ ГµГ®ГІГҐГ«Г , ГЃГ®ГЈ ГҐГҐ Г§ГГ ГҐГІ. Гџ ГІГ ГЄ Г¤ГіГ¬Г Гѕ, Г·ГІГ® ГЅГІГ® Г®ГГ ГўГ Г± Г§Г Г®Г·ГГ® ГЎГ«Г ГЈГ®Г±Г«Г®ГўГ«ГїГ«Г ; Г¤Г , ГўГЁГ¤ГГ®, ГГҐ ГЇГ°ГЁГўГҐГ« ГҐГҐ ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤Гј (ГЇГҐГ°ГҐГ¤ ГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГЁГ¬ ГЄГ®ГГ¶Г®Г¬) ГўГ§ГЈГ«ГїГГіГІГј ГГ Г±ГўГ®ГЁГµ Г¤ГҐГІГ®Г·ГҐГЄ. ГЏГ®ГІГ®Г¬ Г®ГГ ГЇГ°ГЁГЇГ®Г¤ГГїГ«Г Г±Гј, Г¬Г®Гї ГЈГ®Г«ГіГЎГіГёГЄГ , Г±Г¤ГҐГ«Г Г«Г ГўГ®ГІ ГІГ ГЄ Г°ГіГ·ГЄГЁ ГЁ ГўГ¤Г°ГіГЈ Г§Г ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г , Г¤Г ГІГ ГЄГЁГ¬ ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬, Г·ГІГ® Гї ГЁ ГўГ±ГЇГ®Г¬ГГЁГІГј ГГҐ Г¬Г®ГЈГі. В«ГЊГ ГІГҐГ°Гј ГЃГ®Г¦ГЁГї, ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГј ГЁГµ!..В» Г’ГіГІ ГіГ¦ ГЎГ®Г«Гј ГЇГ®Г¤Г±ГІГіГЇГЁГ«Г ГҐГ© ГЇГ®Г¤ Г±Г Г¬Г®ГҐ Г±ГҐГ°Г¤Г¶ГҐ, ГЇГ® ГЈГ«Г Г§Г Г¬ ГўГЁГ¤ГГ® ГЎГ»Г«Г®, Г·ГІГ® ГіГ¦Г Г±ГГ® Г¬ГіГ·ГЁГ«Г Г±Гј ГЎГҐГ¤ГГїГ¦ГЄГ ; ГіГЇГ Г«Г ГГ ГЇГ®Г¤ГіГёГЄГЁ, ГіГµГўГ ГІГЁГ«Г Г±Гј Г§ГіГЎГ Г¬ГЁ Г§Г ГЇГ°Г®Г±ГІГ»ГГѕ; Г Г±Г«ГҐГ§Г»-ГІГ®, Г¬Г®Г© ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , ГІГ ГЄ ГЁ ГІГҐГЄГіГІ. вЂ”В ГЌГі, Г ГЇГ®ГІГ®Г¬?В вЂ” Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ« Гї. ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГј: Г®ГГ Г®ГІГўГҐГ°ГГіГ«Г Г±Гј ГЁ ГЈГ®Г°ГјГЄГ® Г§Г ГЇГ«Г ГЄГ Г«Г . Maman Г±ГЄГ®ГГ·Г Г«Г Г±Гј Гў ГіГ¦Г Г±ГГ»Гµ Г±ГІГ°Г Г¤Г ГГЁГїГµ. ГѓГ«Г ГўГ XXVII. ГѓГЋГђГ… ГЌГ Г¤Г°ГіГЈГ®Г© Г¤ГҐГГј, ГЇГ®Г§Г¤ГГ® ГўГҐГ·ГҐГ°Г®Г¬, Г¬ГГҐ Г§Г ГµГ®ГІГҐГ«Г®Г±Гј ГҐГ№ГҐ Г°Г Г§ ГўГ§ГЈГ«ГїГГіГІГј ГГ ГГҐГҐ; ГЇГ°ГҐГ®Г¤Г®Г«ГҐГў ГГҐГўГ®Г«ГјГГ®ГҐ Г·ГіГўГ±ГІГўГ® Г±ГІГ°Г ГµГ , Гї ГІГЁГµГ® Г®ГІГўГ®Г°ГЁГ« Г¤ГўГҐГ°Гј ГЁ ГГ Г¶Г»ГЇГ®Г·ГЄГ Гµ ГўГ®ГёГҐГ« Гў Г§Г Г«Гі. ГЏГ®Г±Г°ГҐГ¤ГЁГГҐ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГ», ГГ Г±ГІГ®Г«ГҐ, Г±ГІГ®ГїГ« ГЈГ°Г®ГЎ, ГўГ®ГЄГ°ГіГЈ ГГҐГЈГ® ГГ ГЈГ®Г°ГҐГўГёГЁГҐ Г±ГўГҐГ·ГЁ Гў ГўГ»Г±Г®ГЄГЁГµ Г±ГҐГ°ГҐГЎГ°ГїГГ»Гµ ГЇГ®Г¤Г±ГўГҐГ·ГГЁГЄГ Гµ; Гў Г¤Г Г«ГјГГҐГ¬ ГіГЈГ«Гі Г±ГЁГ¤ГҐГ« Г¤ГјГїГ·Г®ГЄ ГЁ ГІГЁГµГЁГ¬, Г®Г¤ГГ®Г®ГЎГ°Г Г§ГГ»Г¬ ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬ Г·ГЁГІГ Г« ГЇГ±Г Г«ГІГ»Г°Гј. Гџ Г®Г±ГІГ ГГ®ГўГЁГ«Г±Гї Гі Г¤ГўГҐГ°ГЁ ГЁ Г±ГІГ Г« Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГІГј; ГГ® ГЈГ«Г Г§Г Г¬Г®ГЁ ГЎГ»Г«ГЁ ГІГ ГЄ Г§Г ГЇГ«Г ГЄГ ГГ» ГЁ ГГҐГ°ГўГ» ГІГ ГЄ Г°Г Г±Г±ГІГ°Г®ГҐГГ», Г·ГІГ® Гї ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГГҐ Г¬Г®ГЈ Г°Г Г§Г®ГЎГ°Г ГІГј; ГўГ±ГҐ ГЄГ ГЄ-ГІГ® Г±ГІГ°Г ГГГ® Г±Г«ГЁГўГ Г«Г®Г±Гј ГўГ¬ГҐГ±ГІГҐ: Г±ГўГҐГІ, ГЇГ Г°Г·Г , ГЎГ Г°ГµГ ГІ, ГЎГ®Г«ГјГёГЁГҐ ГЇГ®Г¤Г±ГўГҐГ·ГГЁГЄГЁ, Г°Г®Г§Г®ГўГ Гї, Г®ГЎГёГЁГІГ Гї ГЄГ°ГіГ¦ГҐГўГ Г¬ГЁ ГЇГ®Г¤ГіГёГЄГ , ГўГҐГГ·ГЁГЄ, Г·ГҐГЇГ·ГЁГЄ Г± Г«ГҐГГІГ Г¬ГЁ ГЁ ГҐГ№ГҐ Г·ГІГ®-ГІГ® ГЇГ°Г®Г§Г°Г Г·ГГ®ГҐ, ГўГ®Г±ГЄГ®ГўГ®ГЈГ® Г¶ГўГҐГІГ . Гџ Г±ГІГ Г« ГГ Г±ГІГіГ«, Г·ГІГ®ГЎГ» Г°Г Г±Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГІГј ГҐГҐ Г«ГЁГ¶Г®; ГГ® ГГ ГІГ®Г¬ Г¬ГҐГ±ГІГҐ, ГЈГ¤ГҐ Г®ГГ® ГГ ГµГ®Г¤ГЁГ«Г®Г±Гј, Г¬ГГҐ Г®ГЇГїГІГј ГЇГ°ГҐГ¤Г±ГІГ ГўГЁГ«Г±Гї ГІГ®ГІ Г¦ГҐ ГЎГ«ГҐГ¤ГГ®-Г¦ГҐГ«ГІГ®ГўГ ГІГ»Г© ГЇГ°Г®Г§Г°Г Г·ГГ»Г© ГЇГ°ГҐГ¤Г¬ГҐГІ. Гџ ГГҐ Г¬Г®ГЈ ГўГҐГ°ГЁГІГј, Г·ГІГ®ГЎГ» ГЅГІГ® ГЎГ»Г«Г® ГҐГҐ Г«ГЁГ¶Г®. Гџ Г±ГІГ Г« ГўГЈГ«ГїГ¤Г»ГўГ ГІГјГ±Гї Гў ГГҐГЈГ® ГЇГ°ГЁГ±ГІГ Г«ГјГГҐГҐ ГЁ Г¬Г Г«Г®-ГЇГ®Г¬Г Г«Гі Г±ГІГ Г« ГіГ§ГГ ГўГ ГІГј Гў ГГҐГ¬ Г§ГГ ГЄГ®Г¬Г»ГҐ, Г¬ГЁГ«Г»ГҐ Г·ГҐГ°ГІГ». Гџ ГўГ§Г¤Г°Г®ГЈГГіГ« Г®ГІ ГіГ¦Г Г±Г , ГЄГ®ГЈГ¤Г ГіГЎГҐГ¤ГЁГ«Г±Гї, Г·ГІГ® ГЅГІГ® ГЎГ»Г«Г Г®ГГ ; ГГ® Г®ГІГ·ГҐГЈГ® Г§Г ГЄГ°Г»ГІГ»ГҐ ГЈГ«Г Г§Г ГІГ ГЄ ГўГЇГ Г«ГЁ? Г®ГІГ·ГҐГЈГ® ГЅГІГ Г±ГІГ°Г ГёГГ Гї ГЎГ«ГҐГ¤ГГ®Г±ГІГј ГЁ ГГ Г®Г¤ГГ®Г© Г№ГҐГЄГҐ Г·ГҐГ°ГГ®ГўГ ГІГ®ГҐ ГЇГїГІГГ® ГЇГ®Г¤ ГЇГ°Г®Г§Г°Г Г·ГГ®Г© ГЄГ®Г¦ГҐГ©? Г®ГІГ·ГҐГЈГ® ГўГ»Г°Г Г¦ГҐГГЁГҐ ГўГ±ГҐГЈГ® Г«ГЁГ¶Г ГІГ ГЄ Г±ГІГ°Г®ГЈГ® ГЁ ГµГ®Г«Г®Г¤ГГ®? Г®ГІГ·ГҐГЈГ® ГЈГіГЎГ» ГІГ ГЄ ГЎГ«ГҐГ¤ГГ» ГЁ Г±ГЄГ«Г Г¤ ГЁГµ ГІГ ГЄ ГЇГ°ГҐГЄГ°Г Г±ГҐГ, ГІГ ГЄ ГўГҐГ«ГЁГ·ГҐГ±ГІГўГҐГ ГЁ ГўГ»Г°Г Г¦Г ГҐГІ ГІГ ГЄГ®ГҐ ГГҐГ§ГҐГ¬ГГ®ГҐ Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©Г±ГІГўГЁГҐ, Г·ГІГ® ГµГ®Г«Г®Г¤ГГ Гї Г¤Г°Г®Г¦Гј ГЇГ°Г®ГЎГҐГЈГ ГҐГІ ГЇГ® Г¬Г®ГҐГ© Г±ГЇГЁГГҐ ГЁ ГўГ®Г«Г®Г±Г Г¬, ГЄГ®ГЈГ¤Г Гї ГўГЈГ«ГїГ¤Г»ГўГ ГѕГ±Гј Гў ГГҐГЈГ®?.. Гџ Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ« ГЁ Г·ГіГўГ±ГІГўГ®ГўГ Г«, Г·ГІГ® ГЄГ ГЄГ Гї-ГІГ® ГГҐГЇГ®ГГїГІГГ Гї, ГГҐГЇГ°ГҐГ®Г¤Г®Г«ГЁГ¬Г Гї Г±ГЁГ«Г ГЇГ°ГЁГІГїГЈГЁГўГ ГҐГІ Г¬Г®ГЁ ГЈГ«Г Г§Г ГЄ ГЅГІГ®Г¬Гі ГЎГҐГ§Г¦ГЁГ§ГГҐГГГ®Г¬Гі Г«ГЁГ¶Гі. Гџ ГГҐ Г±ГЇГіГ±ГЄГ Г« Г± ГГҐГЈГ® ГЈГ«Г Г§, Г ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦ГҐГГЁГҐ Г°ГЁГ±Г®ГўГ Г«Г® Г¬ГГҐ ГЄГ Г°ГІГЁГГ», Г¶ГўГҐГІГіГ№ГЁГҐ Г¦ГЁГ§ГГјГѕ ГЁ Г±Г·Г Г±ГІГјГҐГ¬. Гџ Г§Г ГЎГ»ГўГ Г«, Г·ГІГ® Г¬ГҐГ°ГІГўГ®ГҐ ГІГҐГ«Г®, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Г«ГҐГ¦Г Г«Г® ГЇГ°ГҐГ¤Г® Г¬ГГ®Гѕ ГЁ ГГ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Гї ГЎГҐГ±Г±Г¬Г»Г±Г«ГҐГГГ® Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«, ГЄГ ГЄ ГГ ГЇГ°ГҐГ¤Г¬ГҐГІ, ГГҐ ГЁГ¬ГҐГѕГ№ГЁГ© ГГЁГ·ГҐГЈГ® Г®ГЎГ№ГҐГЈГ® Г± Г¬Г®ГЁГ¬ГЁ ГўГ®Г±ГЇГ®Г¬ГЁГГ ГГЁГїГ¬ГЁ, ГЎГ»Г«Г Г®ГГ . Гџ ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦Г Г« ГҐГҐ ГІГ® Гў ГІГ®Г¬, ГІГ® Гў Г¤Г°ГіГЈГ®Г¬ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГЁ: Г¦ГЁГўГ®Гѕ, ГўГҐГ±ГҐГ«Г®Гѕ, ГіГ«Г»ГЎГ ГѕГ№ГҐГѕГ±Гї; ГЇГ®ГІГ®Г¬ ГўГ¤Г°ГіГЈ Г¬ГҐГГї ГЇГ®Г°Г Г¦Г Г«Г ГЄГ ГЄГ Гї-ГГЁГЎГіГ¤Гј Г·ГҐГ°ГІГ Гў ГЎГ«ГҐГ¤ГГ®Г¬ Г«ГЁГ¶ГҐ, ГГ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г¬ Г®Г±ГІГ ГГ®ГўГЁГ«ГЁГ±Гј Г¬Г®ГЁ ГЈГ«Г Г§Г : Гї ГўГ±ГЇГ®Г¬ГЁГГ Г« ГіГ¦Г Г±ГГіГѕ Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГј, Г±Г®Г¤Г°Г®ГЈГ Г«Г±Гї, ГГ® ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г« Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГІГј. Г€ Г±ГГ®ГўГ Г¬ГҐГ·ГІГ» Г§Г Г¬ГҐГГїГ«ГЁ Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГј, ГЁ Г±ГГ®ГўГ Г±Г®Г§ГГ ГГЁГҐ Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГЁ Г°Г Г§Г°ГіГёГ Г«Г® Г¬ГҐГ·ГІГ». ГЌГ ГЄГ®ГГҐГ¶ ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦ГҐГГЁГҐ ГіГ±ГІГ Г«Г®, Г®ГГ® ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ Г«Г® Г®ГЎГ¬Г ГГ»ГўГ ГІГј Г¬ГҐГГї, Г±Г®Г§ГГ ГГЁГҐ Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГЁ ГІГ®Г¦ГҐ ГЁГ±Г·ГҐГ§Г«Г®, ГЁ Гї Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® Г§Г ГЎГ»Г«Г±Гї. ГЌГҐ Г§ГГ Гѕ, Г±ГЄГ®Г«ГјГЄГ® ГўГ°ГҐГ¬ГҐГГЁ ГЇГ°Г®ГЎГ»Г« Гї Гў ГЅГІГ®Г¬ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГЁ, ГГҐ Г§ГГ Гѕ, Гў Г·ГҐГ¬ Г±Г®Г±ГІГ®ГїГ«Г® Г®ГГ®; Г§ГГ Гѕ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГІГ®, Г·ГІГ® ГГ ГўГ°ГҐГ¬Гї Гї ГЇГ®ГІГҐГ°ГїГ« Г±Г®Г§ГГ ГГЁГҐ Г±ГўГ®ГҐГЈГ® Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ®ГўГ ГГЁГї ГЁ ГЁГ±ГЇГ»ГІГ»ГўГ Г« ГЄГ ГЄГ®ГҐ-ГІГ® ГўГ»Г±Г®ГЄГ®ГҐ, ГГҐГЁГ§ГєГїГ±ГГЁГ¬Г®-ГЇГ°ГЁГїГІГГ®ГҐ ГЁ ГЈГ°ГіГ±ГІГГ®ГҐ ГГ Г±Г«Г Г¦Г¤ГҐГГЁГҐ. ГЊГ®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Г®ГІГ«ГҐГІГ Гї ГЄ Г¬ГЁГ°Гі Г«ГіГ·ГёГҐГ¬Гі, ГҐГҐ ГЇГ°ГҐГЄГ°Г Г±ГГ Гї Г¤ГіГёГ Г± ГЈГ°ГіГ±ГІГјГѕ Г®ГЈГ«ГїГГіГ«Г Г±Гј ГГ ГІГ®ГІ, Гў ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г¬ Г®ГГ Г®Г±ГІГ ГўГ«ГїГ«Г ГГ Г±; Г®ГГ ГіГўГЁГ¤ГҐГ«Г Г¬Г®Гѕ ГЇГҐГ·Г Г«Гј, Г±Г¦Г Г«ГЁГ«Г Г±Гј ГГ Г¤ ГГҐГѕ ГЁ ГГ ГЄГ°Г»Г«ГјГїГµ Г«ГѕГЎГўГЁ, Г± ГГҐГЎГҐГ±ГГ®Гѕ ГіГ«Г»ГЎГЄГ®Гѕ Г±Г®Г¦Г Г«ГҐГГЁГї, Г±ГЇГіГ±ГІГЁГ«Г Г±Гј ГГ Г§ГҐГ¬Г«Гѕ, Г·ГІГ®ГЎГ» ГіГІГҐГёГЁГІГј ГЁ ГЎГ«Г ГЈГ®Г±Г«Г®ГўГЁГІГј Г¬ГҐГГї. Г„ГўГҐГ°Гј Г±ГЄГ°ГЁГЇГГіГ«Г , ГЁ Гў ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі ГўГ®ГёГҐГ« Г¤ГјГїГ·Г®ГЄ ГГ Г±Г¬ГҐГГі. ГќГІГ®ГІ ГёГіГ¬ Г°Г Г§ГЎГіГ¤ГЁГ« Г¬ГҐГГї, ГЁ ГЇГҐГ°ГўГ Гї Г¬Г»Г±Г«Гј, ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї ГЇГ°ГЁГёГ«Г Г¬ГГҐ, ГЎГ»Г«Г ГІГ , Г·ГІГ®, ГІГ ГЄ ГЄГ ГЄ Гї ГГҐ ГЇГ«Г Г·Гі ГЁ Г±ГІГ®Гѕ ГГ Г±ГІГіГ«ГҐ Гў ГЇГ®Г§ГҐ, ГГҐ ГЁГ¬ГҐГѕГ№ГҐГ© ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГІГ°Г®ГЈГ ГІГҐГ«ГјГГ®ГЈГ®, Г¤ГјГїГ·Г®ГЄ Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЇГ°ГЁГГїГІГј Г¬ГҐГГї Г§Г ГЎГҐГ±Г·ГіГўГ±ГІГўГҐГГГ®ГЈГ® Г¬Г Г«ГјГ·ГЁГЄГ , ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГЁГ§ ГёГ Г«Г®Г±ГІГЁ ГЁГ«ГЁ Г«ГѕГЎГ®ГЇГ»ГІГ±ГІГўГ Г§Г ГЎГ°Г Г«Г±Гї ГГ Г±ГІГіГ«: Гї ГЇГҐГ°ГҐГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г±Гї, ГЇГ®ГЄГ«Г®ГГЁГ«Г±Гї ГЁ Г§Г ГЇГ«Г ГЄГ Г«. Г‚Г±ГЇГ®Г¬ГЁГГ Гї ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г±ГўГ®ГЁ ГўГЇГҐГ·Г ГІГ«ГҐГГЁГї, Гї ГГ ГµГ®Г¦Гі, Г·ГІГ® ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г®Г¤ГГ ГЅГІГ Г¬ГЁГГіГІГ Г±Г Г¬Г®Г§Г ГЎГўГҐГГЁГї ГЎГ»Г«Г ГГ Г±ГІГ®ГїГ№ГЁГ¬ ГЈГ®Г°ГҐГ¬. ГЏГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ ГЁ ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГЇГ®ГЈГ°ГҐГЎГҐГГЁГї Гї ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г« ГЇГ«Г ГЄГ ГІГј ГЁ ГЎГ»Г« ГЈГ°ГіГ±ГІГҐГ, ГГ® Г¬ГГҐ Г±Г®ГўГҐГ±ГІГГ® ГўГ±ГЇГ®Г¬ГГЁГІГј ГЅГІГі ГЈГ°ГіГ±ГІГј, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі Г·ГІГ® ГЄ ГГҐГ© ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГЇГ°ГЁГ¬ГҐГёГЁГўГ Г«Г®Г±Гј ГЄГ ГЄГ®ГҐ-ГГЁГЎГіГ¤Гј Г±Г Г¬Г®Г«ГѕГЎГЁГўГ®ГҐ Г·ГіГўГ±ГІГўГ®: ГІГ® Г¦ГҐГ«Г ГГЁГҐ ГЇГ®ГЄГ Г§Г ГІГј, Г·ГІГ® Гї Г®ГЈГ®Г°Г·ГҐГ ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГўГ±ГҐГµ, ГІГ® Г§Г ГЎГ®ГІГ» Г® Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГЁ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Гї ГЇГ°Г®ГЁГ§ГўГ®Г¦Гі ГГ Г¤Г°ГіГЈГЁГµ, ГІГ® ГЎГҐГ±Г¶ГҐГ«ГјГГ®ГҐ Г«ГѕГЎГ®ГЇГ»ГІГ±ГІГўГ®, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Г§Г Г±ГІГ ГўГ«ГїГ«Г® Г¤ГҐГ«Г ГІГј ГГ ГЎГ«ГѕГ¤ГҐГГЁГї ГГ Г¤ Г·ГҐГЇГ¶Г®Г¬ ГЊГЁГ¬ГЁ ГЁ Г«ГЁГ¶Г Г¬ГЁ ГЇГ°ГЁГ±ГіГІГ±ГІГўГіГѕГ№ГЁГµ. Гџ ГЇГ°ГҐГ§ГЁГ°Г Г« Г±ГҐГЎГї Г§Г ГІГ®, Г·ГІГ® ГГҐ ГЁГ±ГЇГ»ГІГ»ГўГ Гѕ ГЁГ±ГЄГ«ГѕГ·ГЁГІГҐГ«ГјГГ® Г®Г¤ГГ®ГЈГ® Г·ГіГўГ±ГІГўГ ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГЁ, ГЁ Г±ГІГ Г°Г Г«Г±Гї Г±ГЄГ°Г»ГўГ ГІГј ГўГ±ГҐ Г¤Г°ГіГЈГЁГҐ; Г®ГІ ГЅГІГ®ГЈГ® ГЇГҐГ·Г Г«Гј Г¬Г®Гї ГЎГ»Г«Г ГГҐГЁГ±ГЄГ°ГҐГГГ ГЁ ГГҐГҐГ±ГІГҐГ±ГІГўГҐГГГ . Г‘ГўГҐГ°Гµ ГІГ®ГЈГ®, Гї ГЁГ±ГЇГ»ГІГ»ГўГ Г« ГЄГ ГЄГ®ГҐ-ГІГ® ГГ Г±Г«Г Г¦Г¤ГҐГГЁГҐ, Г§ГГ Гї, Г·ГІГ® Гї ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГ«ГЁГў, Г±ГІГ Г°Г Г«Г±Гї ГўГ®Г§ГЎГіГ¦Г¤Г ГІГј Г±Г®Г§ГГ ГГЁГҐ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГЁГї, ГЁ ГЅГІГ® ГЅГЈГ®ГЁГ±ГІГЁГ·ГҐГ±ГЄГ®ГҐ Г·ГіГўГ±ГІГўГ® ГЎГ®Г«ГјГёГҐ Г¤Г°ГіГЈГЁГµ Г§Г ГЈГ«ГіГёГ Г«Г® ГўГ® Г¬ГГҐ ГЁГ±ГІГЁГГГіГѕ ГЇГҐГ·Г Г«Гј. ГЏГ°Г®Г±ГЇГ Гў ГЅГІГі ГГ®Г·Гј ГЄГ°ГҐГЇГЄГ® ГЁ Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ®, ГЄГ ГЄ ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГЎГ»ГўГ ГҐГІ ГЇГ®Г±Г«ГҐ Г±ГЁГ«ГјГГ®ГЈГ® Г®ГЈГ®Г°Г·ГҐГГЁГї, Гї ГЇГ°Г®Г±ГГіГ«Г±Гї Г± ГўГ»Г±Г®ГµГГіГўГёГЁГ¬ГЁ Г±Г«ГҐГ§Г Г¬ГЁ ГЁ ГіГ±ГЇГ®ГЄГ®ГЁГўГёГЁГ¬ГЁГ±Гї ГГҐГ°ГўГ Г¬ГЁ. Г‚ Г¤ГҐГ±ГїГІГј Г·Г Г±Г®Гў ГГ Г± ГЇГ®Г§ГўГ Г«ГЁ ГЄ ГЇГ ГГЁГµГЁГ¤ГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ Г±Г«ГіГ¦ГЁГ«ГЁ ГЇГҐГ°ГҐГ¤ ГўГ»ГГ®Г±Г®Г¬. ГЉГ®Г¬ГГ ГІГ ГЎГ»Г«Г ГГ ГЇГ®Г«ГГҐГГ Г¤ГўГ®Г°Г®ГўГ»Г¬ГЁ ГЁ ГЄГ°ГҐГ±ГІГјГїГГ Г¬ГЁ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ, ГўГ±ГҐ Гў Г±Г«ГҐГ§Г Гµ, ГЇГ°ГЁГёГ«ГЁ ГЇГ°Г®Г±ГІГЁГІГјГ±Гї Г± Г±ГўГ®ГҐГ© ГЎГ Г°Г»ГГҐГ©. Г‚Г® ГўГ°ГҐГ¬Гї Г±Г«ГіГ¦ГЎГ» Гї ГЇГ°ГЁГ«ГЁГ·ГГ® ГЇГ«Г ГЄГ Г«, ГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г±Гї ГЁ ГЄГ«Г ГГїГ«Г±Гї Гў Г§ГҐГ¬Г«Гѕ, ГГ® ГГҐ Г¬Г®Г«ГЁГ«Г±Гї Гў Г¤ГіГёГҐ ГЁ ГЎГ»Г« Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® ГµГ«Г Г¤ГГ®ГЄГ°Г®ГўГҐГ; Г§Г ГЎГ®ГІГЁГ«Г±Гї Г® ГІГ®Г¬, Г·ГІГ® ГГ®ГўГ»Г© ГЇГ®Г«ГіГґГ°Г Г·ГҐГЄ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГГ Г¬ГҐГГї ГГ Г¤ГҐГ«ГЁ, Г®Г·ГҐГГј Г¦Г Г« Г¬ГГҐ ГЇГ®Г¤ Г¬Г»ГёГЄГ Г¬ГЁ, Г¤ГіГ¬Г Г« Г® ГІГ®Г¬, ГЄГ ГЄ ГЎГ» ГГҐ Г§Г ГЇГ Г·ГЄГ ГІГј Г±Г«ГЁГёГЄГ®Г¬ ГЇГ ГГІГ®Г«Г®Г ГГ ГЄГ®Г«ГҐГГїГµ, ГЁ ГіГЄГ°Г Г¤ГЄГ®Гѕ Г¤ГҐГ«Г Г« ГГ ГЎГ«ГѕГ¤ГҐГГЁГї ГГ Г¤ ГўГ±ГҐГ¬ГЁ ГЇГ°ГЁГ±ГіГІГ±ГІГўГ®ГўГ ГўГёГЁГ¬ГЁ. ГЋГІГҐГ¶ Г±ГІГ®ГїГ« Гі ГЁГ§ГЈГ®Г«Г®ГўГјГї ГЈГ°Г®ГЎГ , ГЎГ»Г« ГЎГ«ГҐГ¤ГҐГ, ГЄГ ГЄ ГЇГ«Г ГІГ®ГЄ, ГЁ Г± Г§Г Г¬ГҐГІГГ»Г¬ ГІГ°ГіГ¤Г®Г¬ ГіГ¤ГҐГ°Г¦ГЁГўГ Г« Г±Г«ГҐГ§Г». Г…ГЈГ® ГўГ»Г±Г®ГЄГ Гї ГґГЁГЈГіГ°Г Гў Г·ГҐГ°ГГ®Г¬ ГґГ°Г ГЄГҐ, ГЎГ«ГҐГ¤ГГ®ГҐ ГўГ»Г°Г Г§ГЁГІГҐГ«ГјГГ®ГҐ Г«ГЁГ¶Г® ГЁ, ГЄГ ГЄ ГўГ±ГҐГЈГ¤Г , ГЈГ°Г Г¶ГЁГ®Г§ГГ»ГҐ ГЁ ГіГўГҐГ°ГҐГГГ»ГҐ Г¤ГўГЁГ¦ГҐГГЁГї, ГЄГ®ГЈГ¤Г Г®Г ГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г±Гї, ГЄГ«Г ГГїГ«Г±Гї, Г¤Г®Г±ГІГ ГўГ Гї Г°ГіГЄГ®Гѕ Г§ГҐГ¬Г«Гѕ, ГЎГ°Г Г« Г±ГўГҐГ·Гі ГЁГ§ Г°ГіГЄ Г±ГўГїГ№ГҐГГГЁГЄГ ГЁГ«ГЁ ГЇГ®Г¤ГµГ®Г¤ГЁГ« ГЄГ® ГЈГ°Г®ГЎГі, ГЎГ»Г«ГЁ Г·Г°ГҐГ§ГўГ»Г·Г Г©ГГ® ГЅГґГґГҐГЄГІГГ»; ГГ®, ГГҐ Г§ГГ Гѕ ГЇГ®Г·ГҐГ¬Гі, Г¬ГГҐ ГГҐ ГГ°Г ГўГЁГ«Г®Г±Гј Гў ГГҐГ¬ ГЁГ¬ГҐГГГ® ГІГ®, Г·ГІГ® Г®Г Г¬Г®ГЈ ГЄГ Г§Г ГІГјГ±Гї ГІГ ГЄГЁГ¬ ГЅГґГґГҐГЄГІГГ»Г¬ Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі. ГЊГЁГ¬ГЁ Г±ГІГ®ГїГ«Г , ГЇГ°ГЁГ±Г«Г®ГГЁГўГёГЁГ±Гј ГЄ Г±ГІГҐГГҐ, ГЁ ГЄГ Г§Г Г«Г®Г±Гј, ГҐГ¤ГўГ Г¤ГҐГ°Г¦Г Г«Г Г±Гј ГГ ГГ®ГЈГ Гµ; ГЇГ«Г ГІГјГҐ ГГ ГГҐГ© ГЎГ»Г«Г® ГЁГ§Г¬ГїГІГ® ГЁ Гў ГЇГіГµГі, Г·ГҐГЇГҐГ¶ Г±ГЎГЁГІ ГГ Г±ГІГ®Г°Г®ГГі; Г®ГЇГіГµГёГЁГҐ ГЈГ«Г Г§Г ГЎГ»Г«ГЁ ГЄГ°Г Г±ГГ», ГЈГ®Г«Г®ГўГ ГҐГҐ ГІГ°ГїГ±Г«Г Г±Гј; Г®ГГ ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г«Г Г°Г»Г¤Г ГІГј Г°Г Г§Г¤ГЁГ°Г ГѕГ№ГЁГ¬ Г¤ГіГёГі ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬ ГЁ ГЎГҐГ±ГЇГ°ГҐГ±ГІГ ГГГ® Г§Г ГЄГ°Г»ГўГ Г«Г Г«ГЁГ¶Г® ГЇГ«Г ГІГЄГ®Г¬ ГЁ Г°ГіГЄГ Г¬ГЁ. ГЊГГҐ ГЄГ Г§Г Г«Г®Г±Гј, Г·ГІГ® Г®ГГ ГЅГІГ® Г¤ГҐГ«Г Г«Г Г¤Г«Гї ГІГ®ГЈГ®, Г·ГІГ®ГЎГ», Г§Г ГЄГ°Г»Гў Г«ГЁГ¶Г® Г®ГІ Г§Г°ГЁГІГҐГ«ГҐГ©, ГГ Г¬ГЁГГіГІГі Г®ГІГ¤Г®ГµГГіГІГј Г®ГІ ГЇГ°ГЁГІГўГ®Г°ГГ»Гµ Г°Г»Г¤Г ГГЁГ©. Гџ ГўГ±ГЇГ®Г¬ГГЁГ«, ГЄГ ГЄ ГГ ГЄГ ГГіГГҐ Г®ГГ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г®ГІГ¶Гі, Г·ГІГ® Г±Г¬ГҐГ°ГІГј maman Г¤Г«Гї ГГҐГҐ ГІГ ГЄГ®Г© ГіГ¦Г Г±ГГ»Г© ГіГ¤Г Г°, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГЈГ® Г®ГГ ГГЁГЄГ ГЄ ГГҐ ГГ Г¤ГҐГҐГІГ±Гї ГЇГҐГ°ГҐГГҐГ±ГІГЁ, Г·ГІГ® Г®ГГ Г«ГЁГёГЁГ«Г ГҐГҐ ГўГ±ГҐГЈГ®, Г·ГІГ® ГЅГІГ®ГІ Г ГГЈГҐГ« (ГІГ ГЄ Г®ГГ ГГ Г§Г»ГўГ Г«Г maman) ГЇГҐГ°ГҐГ¤ Г±Г Г¬Г®Гѕ Г±Г¬ГҐГ°ГІГјГѕ ГГҐ Г§Г ГЎГ»Г« ГҐГҐ ГЁ ГЁГ§ГєГїГўГ«ГїГ« Г¦ГҐГ«Г ГГЁГҐ Г®ГЎГҐГ±ГЇГҐГ·ГЁГўГ ГІГј ГГ ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГЎГіГ¤ГіГ№ГГ®Г±ГІГј ГҐГҐ ГЁ ГЉГ ГІГҐГГјГЄГЁ. ГЋГГ ГЇГ°Г®Г«ГЁГўГ Г«Г ГЈГ®Г°ГјГЄГЁГҐ Г±Г«ГҐГ§Г», Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г»ГўГ Гї ГЅГІГ®, ГЁ, Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Г·ГіГўГ±ГІГўГ® ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГЁ ГҐГҐ ГЎГ»Г«Г® ГЁГ±ГІГЁГГГ®, ГГ® Г®ГГ® ГГҐ ГЎГ»Г«Г® Г·ГЁГ±ГІГ® ГЁ ГЁГ±ГЄГ«ГѕГ·ГЁГІГҐГ«ГјГГ®. Г‹ГѕГЎГ®Г·ГЄГ , Гў Г·ГҐГ°ГГ®Г¬ ГЇГ«Г ГІГјГЁГ¶ГҐ, Г®ГЎГёГЁГІГ®Г¬ ГЇГ«ГҐГ°ГҐГ§Г Г¬ГЁ, ГўГ±Гї Г¬Г®ГЄГ°Г Гї Г®ГІ Г±Г«ГҐГ§, Г®ГЇГіГ±ГІГЁГ«Г ГЈГ®Г«Г®ГўГЄГі, ГЁГ§Г°ГҐГ¤ГЄГ ГўГ§ГЈГ«ГїГ¤Г»ГўГ Г«Г ГГ ГЈГ°Г®ГЎ, ГЁ Г«ГЁГ¶Г® ГҐГҐ ГўГ»Г°Г Г¦Г Г«Г® ГЇГ°ГЁ ГЅГІГ®Г¬ ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г¤ГҐГІГ±ГЄГЁГ© Г±ГІГ°Г Гµ. ГЉГ ГІГҐГГјГЄГ Г±ГІГ®ГїГ«Г ГЇГ®Г¤Г«ГҐ Г¬Г ГІГҐГ°ГЁ ГЁ, ГГҐГ±Г¬Г®ГІГ°Гї ГГ ГҐГҐ ГўГ»ГІГїГГіГІГ®ГҐ Г«ГЁГ·ГЁГЄГ®, ГЎГ»Г«Г ГІГ ГЄГ Гї Г¦ГҐ Г°Г®Г§Г®ГўГҐГГјГЄГ Гї, ГЄГ ГЄ ГЁ ГўГ±ГҐГЈГ¤Г . ГЋГІГЄГ°Г®ГўГҐГГГ Гї ГГ ГІГіГ°Г Г‚Г®Г«Г®Г¤ГЁ ГЎГ»Г«Г Г®ГІГЄГ°Г®ГўГҐГГГ ГЁ Гў ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГЁ: Г®Г ГІГ® Г±ГІГ®ГїГ« Г§Г Г¤ГіГ¬Г ГўГёГЁГ±Гј, ГіГ±ГІГ ГўГЁГў ГГҐГЇГ®Г¤ГўГЁГ¦ГГ»ГҐ ГўГ§Г®Г°Г» ГГ ГЄГ ГЄГ®Г©-ГГЁГЎГіГ¤Гј ГЇГ°ГҐГ¤Г¬ГҐГІ, ГІГ® Г°Г®ГІ ГҐГЈГ® ГўГ¤Г°ГіГЈ ГГ Г·ГЁГГ Г« ГЄГ°ГЁГўГЁГІГјГ±Гї, ГЁ Г®Г ГЇГ®Г±ГЇГҐГёГГ® ГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г±Гї ГЁ ГЄГ«Г ГГїГ«Г±Гї. Г‚Г±ГҐ ГЇГ®Г±ГІГ®Г°Г®ГГГЁГҐ, ГЎГ»ГўГёГЁГҐ ГГ ГЇГ®ГµГ®Г°Г®ГГ Гµ, ГЎГ»Г«ГЁ Г¬ГГҐ ГГҐГ±ГГ®Г±ГГ». Г“ГІГҐГёГЁГІГҐГ«ГјГГ»ГҐ ГґГ°Г Г§Г», ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Г®ГГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«ГЁ Г®ГІГ¶Гі вЂ” Г·ГІГ® ГҐГ© ГІГ Г¬ ГЎГіГ¤ГҐГІ Г«ГіГ·ГёГҐ, Г·ГІГ® Г®ГГ ГЎГ»Г«Г ГГҐ Г¤Г«Гї ГЅГІГ®ГЈГ® Г¬ГЁГ°Г ,В вЂ” ГўГ®Г§ГЎГіГ¦Г¤Г Г«ГЁ ГўГ® Г¬ГГҐ ГЄГ ГЄГіГѕ-ГІГ® Г¤Г®Г±Г Г¤Гі. ГЉГ ГЄГ®ГҐ Г®ГГЁ ГЁГ¬ГҐГ«ГЁ ГЇГ°Г ГўГ® ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГј ГЁ ГЇГ«Г ГЄГ ГІГј Г® ГГҐГ©? ГЌГҐГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ ГЁГ§ ГГЁГµ, ГЈГ®ГўГ®Г°Гї ГЇГ°Г® ГГ Г±, ГГ Г§Г»ГўГ Г«ГЁ ГГ Г± Г±ГЁГ°Г®ГІГ Г¬ГЁ. Г’Г®Г·ГГ® ГЎГҐГ§ ГГЁГµ ГГҐ Г§ГГ Г«ГЁ, Г·ГІГ® Г¤ГҐГІГҐГ©, Гі ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Гµ ГГҐГІ Г¬Г ГІГҐГ°ГЁ, ГГ Г§Г»ГўГ ГѕГІ ГЅГІГЁГ¬ ГЁГ¬ГҐГГҐГ¬! Г€Г¬, ГўГҐГ°ГГ®, ГГ°Г ГўГЁГ«Г®Г±Гј, Г·ГІГ® Г®ГГЁ ГЇГҐГ°ГўГ»ГҐ Г¤Г ГѕГІ ГГ Г¬ ГҐГЈГ®, ГІГ®Г·ГГ® ГІГ ГЄ Г¦ГҐ, ГЄГ ГЄ Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ® ГІГ®Г°Г®ГЇГїГІГ±Гї ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г·ГІГ® ГўГ»ГёГҐГ¤ГёГіГѕ Г§Г Г¬ГіГ¦ Г¤ГҐГўГіГёГЄГі Гў ГЇГҐГ°ГўГ»Г© Г°Г Г§ ГГ Г§ГўГ ГІГј madame. Г‚ Г¤Г Г«ГјГГҐГ¬ ГіГЈГ«Гі Г§Г Г«Г», ГЇГ®Г·ГІГЁ Г±ГЇГ°ГїГІГ ГўГёГЁГ±Гј Г§Г Г®ГІГўГ®Г°ГҐГГГ®Г© Г¤ГўГҐГ°ГјГѕ ГЎГіГґГҐГІГ , Г±ГІГ®ГїГ«Г ГГ ГЄГ®Г«ГҐГГїГµ Г±ГЈГ®Г°ГЎГ«ГҐГГГ Гї Г±ГҐГ¤Г Гї Г±ГІГ Г°ГіГёГЄГ . Г‘Г®ГҐГ¤ГЁГГЁГў Г°ГіГЄГЁ ГЁ ГЇГ®Г¤ГГїГў ГЈГ«Г Г§Г ГЄ ГГҐГЎГі, Г®ГГ ГГҐ ГЇГ«Г ГЄГ Г«Г , ГГ® Г¬Г®Г«ГЁГ«Г Г±Гј. Г„ГіГёГ ГҐГҐ Г±ГІГ°ГҐГ¬ГЁГ«Г Г±Гј ГЄ ГЃГ®ГЈГі, Г®ГГ ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г ГҐГЈГ® Г±Г®ГҐГ¤ГЁГГЁГІГј ГҐГҐ Г± ГІГ®Гѕ, ГЄГ®ГЈГ® Г®ГГ Г«ГѕГЎГЁГ«Г ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГўГ±ГҐГЈГ® ГГ Г±ГўГҐГІГҐ, ГЁ ГІГўГҐГ°Г¤Г® ГГ Г¤ГҐГїГ«Г Г±Гј, Г·ГІГ® ГЅГІГ® ГЎГіГ¤ГҐГІ Г±ГЄГ®Г°Г®. В«Г‚Г®ГІ ГЄГІГ® ГЁГ±ГІГЁГГГ® Г«ГѕГЎГЁГ« ГҐГҐ!В» вЂ” ГЇГ®Г¤ГіГ¬Г Г« Гї, ГЁ Г¬ГГҐ Г±ГІГ Г«Г® Г±ГІГ»Г¤ГГ® Г§Г Г±Г Г¬Г®ГЈГ® Г±ГҐГЎГї. ГЏГ ГГЁГµГЁГ¤Г ГЄГ®ГГ·ГЁГ«Г Г±Гј; Г«ГЁГ¶Г® ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГЁГ¶Г» ГЎГ»Г«Г® Г®ГІГЄГ°Г»ГІГ®, ГЁ ГўГ±ГҐ ГЇГ°ГЁГ±ГіГІГ±ГІГўГіГѕГ№ГЁГҐ, ГЁГ±ГЄГ«ГѕГ·Г Гї ГГ Г±, Г®Г¤ГЁГ Г§Г Г¤Г°ГіГЈГЁГ¬ Г±ГІГ Г«ГЁ ГЇГ®Г¤ГµГ®Г¤ГЁГІГј ГЄ ГЈГ°Г®ГЎГі ГЁ ГЇГ°ГЁГЄГ«Г Г¤Г»ГўГ ГІГјГ±Гї. ГЋГ¤ГГ ГЁГ§ ГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГЁГµ ГЇГ®Г¤Г®ГёГ«Г ГЇГ°Г®Г±ГІГЁГІГјГ±Гї Г± ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГЁГ¶ГҐГ© ГЄГ ГЄГ Гї-ГІГ® ГЄГ°ГҐГ±ГІГјГїГГЄГ Г± ГµГ®Г°Г®ГёГҐГГјГЄГ®Г© ГЇГїГІГЁГ«ГҐГІГГҐГ© Г¤ГҐГўГ®Г·ГЄГ®Г© ГГ Г°ГіГЄГ Гµ, ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ, ГЃГ®ГЈ Г§ГГ ГҐГІ Г§Г Г·ГҐГ¬, Г®ГГ ГЇГ°ГЁГГҐГ±Г«Г Г±ГѕГ¤Г . Г‚ ГЅГІГ® ГўГ°ГҐГ¬Гї Гї ГГҐГ·Г ГїГГГ® ГіГ°Г®ГГЁГ« Г±ГўГ®Г© Г¬Г®ГЄГ°Г»Г© ГЇГ«Г ГІГ®ГЄ ГЁ ГµГ®ГІГҐГ« ГЇГ®Г¤ГГїГІГј ГҐГЈГ®; ГГ® ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г·ГІГ® Гї ГГ ГЈГГіГ«Г±Гї, Г¬ГҐГГї ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ« Г±ГІГ°Г ГёГГ»Г© ГЇГ°Г®ГГ§ГЁГІГҐГ«ГјГГ»Г© ГЄГ°ГЁГЄ, ГЁГ±ГЇГ®Г«ГГҐГГГ»Г© ГІГ ГЄГ®ГЈГ® ГіГ¦Г Г±Г , Г·ГІГ®, ГЇГ°Г®Г¦ГЁГўГЁ Гї Г±ГІГ® Г«ГҐГІ, Гї ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГҐГЈГ® ГГҐ Г§Г ГЎГіГ¤Гі, ГЁ, ГЄГ®ГЈГ¤Г ГўГ±ГЇГ®Г¬ГГѕ, ГўГ±ГҐГЈГ¤Г ГЇГ°Г®ГЎГҐГ¦ГЁГІ ГµГ®Г«Г®Г¤ГГ Гї Г¤Г°Г®Г¦Гј ГЇГ® Г¬Г®ГҐГ¬Гі ГІГҐГ«Гі. Гџ ГЇГ®Г¤ГГїГ« ГЈГ®Г«Г®ГўГі вЂ” ГГ ГІГ ГЎГіГ°ГҐГІГҐ, ГЇГ®Г¤Г«ГҐ ГЈГ°Г®ГЎГ , Г±ГІГ®ГїГ«Г ГІГ Г¦ГҐ ГЄГ°ГҐГ±ГІГјГїГГЄГ ГЁ Г± ГІГ°ГіГ¤Г®Г¬ ГіГ¤ГҐГ°Г¦ГЁГўГ Г«Г Гў Г°ГіГЄГ Гµ Г¤ГҐГўГ®Г·ГЄГі, ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї, Г®ГІГ¬Г ГµГЁГўГ ГїГ±Гј Г°ГіГ·Г®ГГЄГ Г¬ГЁ, Г®ГІГЄГЁГГіГў ГГ Г§Г Г¤ ГЁГ±ГЇГіГЈГ ГГГ®ГҐ Г«ГЁГ·ГЁГЄГ® ГЁ ГіГ±ГІГ ГўГЁГў ГўГ»ГЇГіГ·ГҐГГГ»ГҐ ГЈГ«Г Г§Г ГГ Г«ГЁГ¶Г® ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ®Г©, ГЄГ°ГЁГ·Г Г«Г Г±ГІГ°Г ГёГГ»Г¬, ГГҐГЁГ±ГІГ®ГўГ»Г¬ ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬. Гџ ГўГ±ГЄГ°ГЁГЄГГіГ« ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г©, Гї Г¤ГіГ¬Г Гѕ, ГЎГ»Г« ГҐГ№ГҐ ГіГ¦Г Г±ГГҐГҐ ГІГ®ГЈГ®, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ« Г¬ГҐГГї, ГЁ ГўГ»ГЎГҐГ¦Г Г« ГЁГ§ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГ». Г’Г®Г«ГјГЄГ® Гў ГЅГІГі Г¬ГЁГГіГІГі Гї ГЇГ®ГГїГ«, Г®ГІГ·ГҐГЈГ® ГЇГ°Г®ГЁГ±ГµГ®Г¤ГЁГ« ГІГ®ГІ Г±ГЁГ«ГјГГ»Г© ГІГїГ¦ГҐГ«Г»Г© Г§Г ГЇГ Гµ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г©, Г±Г¬ГҐГёГЁГўГ ГїГ±Гј Г± Г§Г ГЇГ ГµГ®Г¬ Г«Г Г¤Г ГГ , ГГ ГЇГ®Г«ГГїГ« ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі; ГЁ Г¬Г»Г±Г«Гј, Г·ГІГ® ГІГ® Г«ГЁГ¶Г®, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Г§Г ГГҐГ±ГЄГ®Г«ГјГЄГ® Г¤ГГҐГ© ГЎГ»Г«Г® ГЁГ±ГЇГ®Г«ГГҐГГ® ГЄГ°Г Г±Г®ГІГ» ГЁ ГГҐГ¦ГГ®Г±ГІГЁ, Г«ГЁГ¶Г® ГІГ®Г©, ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ Гї Г«ГѕГЎГЁГ« ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГўГ±ГҐГЈГ® ГГ Г±ГўГҐГІГҐ, Г¬Г®ГЈГ«Г® ГўГ®Г§ГЎГіГ¦Г¤Г ГІГј ГіГ¦Г Г±, ГЄГ ГЄ ГЎГіГ¤ГІГ® Гў ГЇГҐГ°ГўГ»Г© Г°Г Г§ Г®ГІГЄГ°Г»Г«Г Г¬ГГҐ ГЈГ®Г°ГјГЄГіГѕ ГЁГ±ГІГЁГГі ГЁ ГГ ГЇГ®Г«ГГЁГ«Г Г¤ГіГёГі Г®ГІГ·Г ГїГГЁГҐГ¬. ГѓГ«Г ГўГ XXVIII. ГЏГЋГ‘Г‹Г…Г„ГЌГ€Г… ГѓГђГ“Г‘Г’ГЌГ›Г… Г‚ГЋГ‘ГЏГЋГЊГ€ГЌГЂГЌГ€Гџ Maman ГіГ¦ГҐ ГГҐ ГЎГ»Г«Г®, Г Г¦ГЁГ§ГГј ГГ ГёГ ГёГ«Г ГўГ±ГҐ ГІГҐГ¬ Г¦ГҐ Г·ГҐГ°ГҐГ¤Г®Г¬: Г¬Г» Г«Г®Г¦ГЁГ«ГЁГ±Гј ГЁ ГўГ±ГІГ ГўГ Г«ГЁ Гў ГІГҐ Г¦ГҐ Г·Г Г±Г» ГЁ Гў ГІГҐГµ Г¦ГҐ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГ Гµ; ГіГІГ°ГҐГГГЁГ©, ГўГҐГ·ГҐГ°ГГЁГ© Г·Г Г©, Г®ГЎГҐГ¤, ГіГ¦ГЁГ вЂ” ГўГ±ГҐ ГЎГ»Г«Г® Гў Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ®ГҐ ГўГ°ГҐГ¬Гї; Г±ГІГ®Г«Г», Г±ГІГіГ«ГјГї Г±ГІГ®ГїГ«ГЁ ГГ ГІГҐГµ Г¦ГҐ Г¬ГҐГ±ГІГ Гµ; ГГЁГ·ГҐГЈГ® Гў Г¤Г®Г¬ГҐ ГЁ Гў ГГ ГёГҐГ¬ Г®ГЎГ°Г Г§ГҐ Г¦ГЁГ§ГГЁ ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ¬ГҐГГЁГ«Г®Г±Гј; ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГҐГҐ ГГҐ ГЎГ»Г«Г®... ГЊГГҐ ГЄГ Г§Г Г«Г®Г±Гј, Г·ГІГ® ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГІГ ГЄГ®ГЈГ® ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГјГї ГўГ±ГҐ Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ» ГЎГ»Г«Г® ГЁГ§Г¬ГҐГГЁГІГјГ±Гї; ГГ Гё Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ»Г© Г®ГЎГ°Г Г§ Г¦ГЁГ§ГГЁ ГЄГ Г§Г Г«Г±Гї Г¬ГГҐ Г®Г±ГЄГ®Г°ГЎГ«ГҐГГЁГҐГ¬ ГҐГҐ ГЇГ Г¬ГїГІГЁ ГЁ Г±Г«ГЁГёГЄГ®Г¬ Г¦ГЁГўГ® ГГ ГЇГ®Г¬ГЁГГ Г« ГҐГҐ Г®ГІГ±ГіГІГ±ГІГўГЁГҐ. ГЌГ ГЄГ ГГіГГҐ ГЇГ®ГЈГ°ГҐГЎГҐГГЁГї, ГЇГ®Г±Г«ГҐ Г®ГЎГҐГ¤Г , Г¬ГГҐ Г§Г ГµГ®ГІГҐГ«Г®Г±Гј Г±ГЇГ ГІГј, ГЁ Гї ГЇГ®ГёГҐГ« Гў ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі ГЌГ ГІГ Г«ГјГЁ Г‘Г ГўГЁГёГГ», Г°Г Г±Г±Г·ГЁГІГ»ГўГ Гї ГЇГ®Г¬ГҐГ±ГІГЁГІГјГ±Гї ГГ ГҐГҐ ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ, ГГ Г¬ГїГЈГЄГ®Г¬ ГЇГіГµГ®ГўГЁГЄГҐ, ГЇГ®Г¤ ГІГҐГЇГ«Г»Г¬ Г±ГІГҐГЈГ ГГ»Г¬ Г®Г¤ГҐГїГ«Г®Г¬. ГЉГ®ГЈГ¤Г Гї ГўГ®ГёГҐГ«, ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ Г«ГҐГ¦Г Г«Г ГГ Г±ГўГ®ГҐГ© ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ ГЁ, Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ»ГІГј, Г±ГЇГ Г«Г ; ГіГ±Г«Г»ГµГ Гў ГёГіГ¬ Г¬Г®ГЁГµ ГёГ ГЈГ®Гў, Г®ГГ ГЇГ°ГЁГЇГ®Г¤ГГїГ«Г Г±Гј, Г®ГІГЄГЁГГіГ«Г ГёГҐГ°Г±ГІГїГГ®Г© ГЇГ«Г ГІГ®ГЄ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ Г®ГІ Г¬ГіГµ ГЎГ»Г«Г ГЇГ®ГЄГ°Г»ГІГ ГҐГҐ ГЈГ®Г«Г®ГўГ , ГЁ, ГЇГ®ГЇГ°Г ГўГ«ГїГї Г·ГҐГЇГҐГ¶, ГіГ±ГҐГ«Г Г±Гј ГГ ГЄГ°Г Г© ГЄГ°Г®ГўГ ГІГЁ. Г’Г ГЄ ГЄГ ГЄ ГҐГ№ГҐ ГЇГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® Г·Г Г±ГІГ® Г±Г«ГіГ·Г Г«Г®Г±Гј, Г·ГІГ® ГЇГ®Г±Г«ГҐ Г®ГЎГҐГ¤Г Гї ГЇГ°ГЁГµГ®Г¤ГЁГ« Г±ГЇГ ГІГј Гў ГҐГҐ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі, ГЋГГ Г¤Г®ГЈГ Г¤Г Г«Г Г±Гј, Г§Г Г·ГҐГ¬ Гї ГЇГ°ГЁГёГҐГ«, ГЁ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г Г¬ГГҐ, ГЇГ°ГЁГЇГ®Г¤ГГЁГ¬Г ГїГ±Гј Г± ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ: вЂ”В Г—ГІГ®? ГўГҐГ°ГГ®, Г®ГІГ¤Г®ГµГГіГІГј ГЇГ°ГЁГёГ«ГЁ, Г¬Г®Г© ГЈГ®Г«ГіГЎГ·ГЁГЄ? Г«Г®Г¦ГЁГІГҐГ±Гј. вЂ”В Г—ГІГ® ГўГ», ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ ?В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г« Гї, ГіГ¤ГҐГ°Г¦ГЁГўГ Гї ГҐГҐ Г§Г Г°ГіГЄГі,В вЂ” Гї Г±Г®ГўГ±ГҐГ¬ ГГҐ Г§Г ГЅГІГЁГ¬... Гї ГІГ ГЄ ГЇГ°ГЁГёГҐГ«... Г¤Г ГўГ» ГЁ Г±Г Г¬ГЁ ГіГ±ГІГ Г«ГЁ: Г«ГіГ·ГёГҐ Г«Г®Г¦ГЁГІГҐГ±Гј ГўГ». вЂ”В ГЌГҐГІ, ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , Гї ГіГ¦ ГўГ»Г±ГЇГ Г«Г Г±Гј,В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г«Г Г®ГГ Г¬ГГҐ (Гї Г§ГГ Г«, Г·ГІГ® Г®ГГ ГГҐ Г±ГЇГ Г«Г ГІГ°Г®ГҐ Г±ГіГІГ®ГЄ).В вЂ” Г„Г ГЁ ГГҐ Г¤Г® Г±ГГ ГІГҐГЇГҐГ°Гј,В вЂ” ГЇГ°ГЁГЎГ ГўГЁГ«Г Г®ГГ Г± ГЈГ«ГіГЎГ®ГЄГЁГ¬ ГўГ§Г¤Г®ГµГ®Г¬. ГЊГГҐ ГµГ®ГІГҐГ«Г®Г±Гј ГЇГ®ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГј Г± ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐГ© Г‘Г ГўГЁГёГГ®Г© Г® ГГ ГёГҐГ¬ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГЁГЁ; Гї Г§ГГ Г« ГҐГҐ ГЁГ±ГЄГ°ГҐГГГ®Г±ГІГј ГЁ Г«ГѕГЎГ®ГўГј, ГЁ ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі ГЇГ®ГЇГ«Г ГЄГ ГІГј Г± ГГҐГѕ ГЎГ»Г«Г® ГЎГ» Г¤Г«Гї Г¬ГҐГГї Г®ГІГ°Г Г¤Г®Г©. вЂ”В ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ ,В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г« Гї, ГЇГ®Г¬Г®Г«Г·Г Гў ГГҐГ¬ГГ®ГЈГ® ГЁ ГіГ±Г Г¦ГЁГўГ ГїГ±Гј ГГ ГЇГ®Г±ГІГҐГ«Гј,В вЂ” Г®Г¦ГЁГ¤Г Г«ГЁ Г«ГЁ ГўГ» ГЅГІГ®ГЈГ®? Г‘ГІГ Г°ГіГёГЄГ ГЇГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«Г ГГ Г¬ГҐГГї Г± ГГҐГ¤Г®ГіГ¬ГҐГГЁГҐГ¬ ГЁ Г«ГѕГЎГ®ГЇГ»ГІГ±ГІГўГ®Г¬, Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ»ГІГј ГГҐ ГЇГ®ГГЁГ¬Г Гї, Г¤Г«Гї Г·ГҐГЈГ® Гї Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ Гѕ Гі ГГҐГҐ ГЅГІГ®. вЂ”В ГЉГІГ® Г¬Г®ГЈ Г®Г¦ГЁГ¤Г ГІГј ГЅГІГ®ГЈГ®?В вЂ” ГЇГ®ГўГІГ®Г°ГЁГ« Гї. вЂ”В ГЂГµ, Г¬Г®Г© ГЎГ ГІГѕГёГЄГ ,В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г«Г Г®ГГ , ГЄГЁГГіГў ГГ Г¬ГҐГГї ГўГ§ГЈГ«ГїГ¤ Г±Г Г¬Г®ГЈГ® ГГҐГ¦ГГ®ГЈГ® Г±Г®Г±ГІГ°Г Г¤Г ГГЁГї,В вЂ” ГГҐ ГІГ®, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®Г¦ГЁГ¤Г ГІГј, Г Гї ГЁ ГІГҐГЇГҐГ°Гј ГЇГ®Г¤ГіГ¬Г ГІГј-ГІГ® ГГҐ Г¬Г®ГЈГі. ГЌГі ГіГ¦ Г¬ГГҐ, Г±ГІГ Г°ГіГµГҐ, Г¤Г ГўГГ® ГЎГ» ГЇГ®Г°Г Г±Г«Г®Г¦ГЁГІГј Г±ГІГ Г°Г»ГҐ ГЄГ®Г±ГІГЁ ГГ ГЇГ®ГЄГ®Г©; Г ГІГ® ГўГ®ГІ Г¤Г® Г·ГҐГЈГ® Г¤Г®ГўГҐГ«Г®Г±Гј Г¤Г®Г¦ГЁГІГј: Г±ГІГ Г°Г®ГЈГ® ГЎГ Г°ГЁГГ вЂ” ГўГ ГёГҐГЈГ® Г¤ГҐГ¤ГіГёГЄГі, ГўГҐГ·ГГ Гї ГЇГ Г¬ГїГІГј ГЄГГїГ§Гї ГЌГЁГЄГ®Г«Г Гї ГЊГЁГµГ Г©Г«Г®ГўГЁГ·Г , Г¤ГўГіГµ ГЎГ°Г ГІГјГҐГў, Г±ГҐГ±ГІГ°Гі ГЂГГГіГёГЄГі, ГўГ±ГҐГµ Г±ГµГ®Г°Г®ГГЁГ«Г , ГЁ ГўГ±ГҐ Г¬Г®Г«Г®Г¦ГҐ Г¬ГҐГГї ГЎГ»Г«ГЁ, Г¬Г®Г© ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , Г ГўГ®ГІ ГІГҐГЇГҐГ°Гј, ГўГЁГ¤ГГ®, Г§Г ГЈГ°ГҐГµГЁ Г¬Г®ГЁ, ГЁ ГҐГҐ ГЇГ°ГЁГёГ«Г®Г±Гј ГЇГҐГ°ГҐГ¦ГЁГІГј. Г…ГЈГ® Г±ГўГїГІГ Гї ГўГ®Г«Гї! ГЋГ Г§Г ГІГҐГ¬ ГЁ ГўГ§ГїГ« ГҐГҐ, Г·ГіГІГј Г®ГГ Г¤Г®Г±ГІГ®Г©ГГ ГЎГ»Г«Г , Г ГҐГ¬Гі Г¤Г®ГЎГ°Г»Гµ ГЁ ГІГ Г¬ ГГіГ¦ГГ®. ГќГІГ ГЇГ°Г®Г±ГІГ Гї Г¬Г»Г±Г«Гј Г®ГІГ°Г Г¤ГГ® ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ«Г Г¬ГҐГГї, ГЁ Гї ГЎГ«ГЁГ¦ГҐ ГЇГ°ГЁГ¤ГўГЁГГіГ«Г±Гї ГЄ ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐ Г‘Г ГўГЁГёГГҐ. ГЋГГ Г±Г«Г®Г¦ГЁГ«Г Г°ГіГЄГЁ ГГ ГЈГ°ГіГ¤ГЁ ГЁ ГўГ§ГЈГ«ГїГГіГ«Г ГЄГўГҐГ°ГµГі; ГўГЇГ Г«Г»ГҐ ГўГ«Г Г¦ГГ»ГҐ ГЈГ«Г Г§Г ГҐГҐ ГўГ»Г°Г Г¦Г Г«ГЁ ГўГҐГ«ГЁГЄГіГѕ, ГГ® Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГіГѕ ГЇГҐГ·Г Г«Гј. ГЋГГ ГІГўГҐГ°Г¤Г® ГГ Г¤ГҐГїГ«Г Г±Гј, Г·ГІГ® ГЃГ®ГЈ ГГҐГГ Г¤Г®Г«ГЈГ® Г°Г Г§Г«ГіГ·ГЁГ« ГҐГҐ Г± ГІГ®Гѕ, ГГ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г© Г±ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г«ГҐГІ ГЎГ»Г«Г Г±Г®Г±Г°ГҐГ¤Г®ГІГ®Г·ГҐГГ ГўГ±Гї Г±ГЁГ«Г ГҐГҐ Г«ГѕГЎГўГЁ. вЂ”В Г„Г , Г¬Г®Г© ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , Г¤Г ГўГГ® Г«ГЁ, ГЄГ Г¦ГҐГІГ±Гї, Гї ГҐГҐ ГҐГ№ГҐ ГГїГГ·ГЁГ«Г , ГЇГҐГ«ГҐГГ Г«Г ГЁ Г®ГГ Г¬ГҐГГї ГЌГ ГёГҐГ© ГГ Г§Г»ГўГ Г«Г . ГЃГ»ГўГ Г«Г®, ГЇГ°ГЁГЎГҐГ¦ГЁГІ ГЄГ® Г¬ГГҐ, Г®ГЎГµГўГ ГІГЁГІ Г°ГіГ·Г®ГГЄГ Г¬ГЁ ГЁ ГГ Г·ГГҐГІ Г¶ГҐГ«Г®ГўГ ГІГј ГЁ ГЇГ°ГЁГЈГ®ГўГ Г°ГЁГўГ ГІГј: вЂ”В ГЌГ ГёГЁГЄ Г¬Г®Г©, ГЄГ°Г Г±Г ГўГ·ГЁГЄ Г¬Г®Г©, ГЁГГ¤ГѕГёГҐГ·ГЄГ ГІГ» Г¬Г®Гї. ГЂ Гї, ГЎГ»ГўГ Г«Г®, ГЇГ®ГёГіГ·Гі вЂ” ГЈГ®ГўГ®Г°Гѕ: вЂ”В ГЌГҐГЇГ°Г ГўГ¤Г , Г¬Г ГІГіГёГЄГ , ГўГ» Г¬ГҐГГї ГГҐ Г«ГѕГЎГЁГІГҐ; ГўГ®ГІ Г¤Г Г© ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГўГ»Г°Г Г±ГІГҐГІГҐ ГЎГ®Г«ГјГёГЁГҐ, ГўГ»Г¤ГҐГІГҐ Г§Г Г¬ГіГ¦ ГЁ ГЌГ ГёГі Г±ГўГ®Гѕ Г§Г ГЎГіГ¤ГҐГІГҐ.В вЂ” ГЋГГ , ГЎГ»ГўГ Г«Г®, Г§Г Г¤ГіГ¬Г ГҐГІГ±Гї. В«ГЌГҐГІ, ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ, Гї Г«ГіГ·ГёГҐ Г§Г Г¬ГіГ¦ ГГҐ ГЇГ®Г©Г¤Гі, ГҐГ±Г«ГЁ ГГҐГ«ГјГ§Гї ГЌГ ГёГі Г± Г±Г®ГЎГ®Г© ГўГ§ГїГІГј; Гї ГЌГ ГёГі ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ ГЇГ®ГЄГЁГГі.В» ГЂ ГўГ®ГІ ГЇГ®ГЄГЁГГіГ«Г Г¦ГҐ ГЁ ГГҐ Г¤Г®Г¦Г¤Г Г«Г Г±Гј. Г€ Г«ГѕГЎГЁГ«Г Г¦ГҐ Г®ГГ Г¬ГҐГГї, ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГЁГ¶Г ! Г„Г ГЄГ®ГЈГ® Г®ГГ ГЁ ГГҐ Г«ГѕГЎГЁГ«Г , ГЇГ°Г ГўГ¤Гі Г±ГЄГ Г§Г ГІГј! Г„Г , ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , ГўГ ГёГі Г¬Г Г¬ГҐГГјГЄГі ГўГ Г¬ Г§Г ГЎГ»ГўГ ГІГј ГГҐГ«ГјГ§Гї; ГЅГІГ® ГГҐ Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄ ГЎГ»Г«, Г Г ГГЈГҐГ« ГГҐГЎГҐГ±ГГ»Г©. ГЉГ®ГЈГ¤Г ГҐГҐ Г¤ГіГёГ ГЎГіГ¤ГҐГІ Гў Г¶Г Г°Г±ГІГўГЁГЁ ГГҐГЎГҐГ±ГГ®Г¬, Г®ГГ ГЁ ГІГ Г¬ ГЎГіГ¤ГҐГІ ГўГ Г± Г«ГѕГЎГЁГІГј ГЁ ГІГ Г¬ ГЎГіГ¤ГҐГІ ГГ ГўГ Г± Г°Г Г¤Г®ГўГ ГІГјГ±Гї. вЂ”В ГЋГІГ·ГҐГЈГ® Г¦ГҐ ГўГ» ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГҐ, ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГЄГ®ГЈГ¤Г ГЎГіГ¤ГҐГІ Гў Г¶Г Г°Г±ГІГўГЁГЁ ГГҐГЎГҐГ±ГГ®Г¬?В вЂ” Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ« Гї,В вЂ” ГўГҐГ¤Гј Г®ГГ , Гї Г¤ГіГ¬Г Гѕ, ГЁ ГІГҐГЇГҐГ°Гј ГіГ¦ГҐ ГІГ Г¬. вЂ”В ГЌГҐГІ, ГЎГ ГІГѕГёГЄГ ,В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГЇГ®ГГЁГ§ГЁГў ГЈГ®Г«Г®Г± ГЁ ГіГ±Г Г¦ГЁГўГ ГїГ±Гј ГЎГ«ГЁГ¦ГҐ ГЄГ® Г¬ГГҐ ГГ ГЇГ®Г±ГІГҐГ«ГЁ,В вЂ” ГІГҐГЇГҐГ°Гј ГҐГҐ Г¤ГіГёГ Г§Г¤ГҐГ±Гј. Г€ Г®ГГ ГіГЄГ Г§Г»ГўГ Г«Г ГўГўГҐГ°Гµ. ГЋГГ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г ГЇГ®Г·ГІГЁ ГёГҐГЇГ®ГІГ®Г¬ ГЁ Г± ГІГ ГЄГЁГ¬ Г·ГіГўГ±ГІГўГ®Г¬ ГЁ ГіГЎГҐГ¦Г¤ГҐГГЁГҐГ¬, Г·ГІГ® Гї ГГҐГўГ®Г«ГјГГ® ГЇГ®Г¤ГГїГ« ГЈГ«Г Г§Г ГЄГўГҐГ°ГµГі, Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ« ГГ ГЄГ Г°ГГЁГ§Г» ГЁ ГЁГ±ГЄГ Г« Г·ГҐГЈГ®-ГІГ®. вЂ”В ГЏГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ Г·ГҐГ¬ Г¤ГіГёГ ГЇГ°Г ГўГҐГ¤ГГЁГЄГ Гў Г°Г Г© ГЁГ¤ГҐГІ вЂ” Г®ГГ ГҐГ№ГҐ Г±Г®Г°Г®ГЄ Г¬Г»ГІГ Г°Г±ГІГў ГЇГ°Г®ГµГ®Г¤ГЁГІ, Г¬Г®Г© ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , Г±Г®Г°Г®ГЄ Г¤ГГҐГ©, ГЁ Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГҐГ№ГҐ Гў Г±ГўГ®ГҐГ¬ Г¤Г®Г¬ГҐ ГЎГ»ГІГј... Г„Г®Г«ГЈГ® ГҐГ№ГҐ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г®ГГ Гў ГІГ®Г¬ Г¦ГҐ Г°Г®Г¤ГҐ, ГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г± ГІГ ГЄГ®Гѕ ГЇГ°Г®Г±ГІГ®ГІГ®Гѕ ГЁ ГіГўГҐГ°ГҐГГГ®Г±ГІГјГѕ, ГЄГ ГЄ ГЎГіГ¤ГІГ® Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г»ГўГ Г«Г ГўГҐГ№ГЁ Г±Г Г¬Г»ГҐ Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ»ГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Г±Г Г¬Г ГўГЁГ¤Г Г«Г ГЁ ГГ Г±Г·ГҐГІ ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Гµ ГГЁГЄГ®Г¬Гі Гў ГЈГ®Г«Г®ГўГі ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г® ГЇГ°ГЁГ©ГІГЁ ГГЁ Г¬Г Г«ГҐГ©ГёГҐГЈГ® Г±Г®Г¬ГГҐГГЁГї. Гџ Г±Г«ГіГёГ Г« ГҐГҐ, ГЇГ°ГЁГІГ ГЁГў Г¤Г»ГµГ ГГЁГҐ, ГЁ, ГµГ®ГІГї ГГҐ ГЇГ®ГГЁГ¬Г Г« ГµГ®Г°Г®ГёГҐГГјГЄГ® ГІГ®ГЈГ®, Г·ГІГ® Г®ГГ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г , ГўГҐГ°ГЁГ« ГҐГ© Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ®. вЂ”В Г„Г , ГЎГ ГІГѕГёГЄГ , ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г®ГГ Г§Г¤ГҐГ±Гј, Г±Г¬Г®ГІГ°ГЁГІ ГГ ГГ Г±, Г±Г«ГіГёГ ГҐГІ, Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Г·ГІГ® Г¬Г» ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ¬,В вЂ” Г§Г ГЄГ«ГѕГ·ГЁГ«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ . Г€, Г®ГЇГіГ±ГІГЁГў ГЈГ®Г«Г®ГўГі, Г§Г Г¬Г®Г«Г·Г Г«Г Г…Г© ГЇГ®ГГ Г¤Г®ГЎГЁГ«Г±Гї ГЇГ«Г ГІГ®ГЄ, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®ГІГҐГ°ГҐГІГј ГЇГ Г¤Г ГўГёГЁГҐ Г±Г«ГҐГ§Г»; Г®ГГ ГўГ±ГІГ Г«Г , ГўГ§ГЈГ«ГїГГіГ«Г Г¬ГГҐ ГЇГ°ГїГ¬Г® Гў Г«ГЁГ¶Г® ГЁ Г±ГЄГ Г§Г Г«Г Г¤Г°Г®Г¦Г Г№ГЁГ¬ Г®ГІ ГўГ®Г«ГГҐГГЁГї ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬: вЂ”В ГЌГ Г¬ГГ®ГЈГ® Г±ГІГіГЇГҐГГҐГ© ГЇГ®Г¤ГўГЁГГіГ« Г¬ГҐГГї ГЅГІГЁГ¬ ГЄ Г±ГҐГЎГҐ ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤Гј. Г—ГІГ® Г¬ГГҐ ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г§Г¤ГҐГ±Гј Г®Г±ГІГ Г«Г®Г±Гј? Г¤Г«Гї ГЄГ®ГЈГ® Г¬ГГҐ Г¦ГЁГІГј? ГЄГ®ГЈГ® Г«ГѕГЎГЁГІГј? вЂ”В ГЂ ГГ Г± Г°Г Г§ГўГҐ ГўГ» ГГҐ Г«ГѕГЎГЁГІГҐ?В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г« Гї Г± ГіГЇГ°ГҐГЄГ®Г¬ ГЁ ГҐГ¤ГўГ ГіГ¤ГҐГ°Г¦ГЁГўГ ГїГ±Гј Г®ГІ Г±Г«ГҐГ§. вЂ”В ГЃГ®ГЈГі ГЁГ§ГўГҐГ±ГІГГ®, ГЄГ ГЄ Гї ГўГ Г± Г«ГѕГЎГ«Гѕ, Г¬Г®ГЁГµ ГЈГ®Г«ГіГЎГ·ГЁГЄГ®Гў, ГГ® ГіГ¦ ГІГ ГЄ Г«ГѕГЎГЁГІГј, ГЄГ ГЄ Гї ГҐГҐ Г«ГѕГЎГЁГ«Г , ГГЁГЄГ®ГЈГ® ГГҐ Г«ГѕГЎГЁГ«Г , Г¤Г ГЁ ГГҐ Г¬Г®ГЈГі Г«ГѕГЎГЁГІГј. ГЋГГ ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІГј, Г®ГІГўГҐГ°ГГіГ«Г Г±Гј Г®ГІ Г¬ГҐГГї ГЁ ГЈГ°Г®Г¬ГЄГ® Г§Г Г°Г»Г¤Г Г«Г . Гџ ГГҐ Г¤ГіГ¬Г Г« ГіГ¦ГҐ Г±ГЇГ ГІГј; Г¬Г» Г¬Г®Г«Г·Г Г±ГЁГ¤ГҐГ«ГЁ Г¤Г°ГіГЈ ГЇГ°Г®ГІГЁГў Г¤Г°ГіГЈГ ГЁ ГЇГ«Г ГЄГ Г«ГЁ. Г‚ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі ГўГ®ГёГҐГ« Г”Г®ГЄГ ; Г§Г Г¬ГҐГІГЁГў ГГ ГёГҐ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГҐ ГЁ, Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ»ГІГј, ГГҐ Г¦ГҐГ«Г Гї ГІГ°ГҐГўГ®Г¦ГЁГІГј ГГ Г±, Г®Г, Г¬Г®Г«Г·Г ГЁ Г°Г®ГЎГЄГ® ГЇГ®ГЈГ«ГїГ¤Г»ГўГ Гї, Г®Г±ГІГ ГГ®ГўГЁГ«Г±Гї Гі Г¤ГўГҐГ°ГҐГ©. вЂ”В Г‡Г Г·ГҐГ¬ ГІГ», Г”Г®ГЄГ ГёГ ?В вЂ” Г±ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГіГІГЁГ°Г ГїГ±Гј ГЇГ«Г ГІГЄГ®Г¬. вЂ”В Г€Г§ГѕГ¬Гі ГЇГ®Г«ГІГ Г°Г , Г±Г ГµГ Г°Гі Г·ГҐГІГ»Г°ГҐ ГґГіГГІГ ГЁ Г±Г Г°Г Г·ГЁГГ±ГЄГ®ГЈГ® ГЇГёГҐГГ ГІГ°ГЁ ГґГіГГІГ Г¤Г«Гї ГЄГіГІГјГЁ-Г±. вЂ”В Г‘ГҐГ©Г·Г Г±, Г±ГҐГ©Г·Г Г±, ГЎГ ГІГѕГёГЄГ ,В вЂ” Г±ГЄГ Г§Г Г«Г ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ , ГІГ®Г°Г®ГЇГ«ГЁГўГ® ГЇГ®ГГѕГµГ Г«Г ГІГ ГЎГ ГЄГі ГЁ Г±ГЄГ®Г°Г»Г¬ГЁ ГёГ Г¦ГЄГ Г¬ГЁ ГЇГ®ГёГ«Г ГЄ Г±ГіГГ¤ГіГЄГі. ГЏГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГЁГҐ Г±Г«ГҐГ¤Г» ГЇГҐГ·Г Г«ГЁ, ГЇГ°Г®ГЁГ§ГўГҐГ¤ГҐГГГ®Г© ГГ ГёГЁГ¬ Г°Г Г§ГЈГ®ГўГ®Г°Г®Г¬, ГЁГ±Г·ГҐГ§Г«ГЁ, ГЄГ®ГЈГ¤Г Г®ГГ ГЇГ°ГЁГГїГ«Г Г±Гј Г§Г Г±ГўГ®Гѕ Г®ГЎГїГ§Г ГГГ®Г±ГІГј, ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ Г±Г·ГЁГІГ Г«Г ГўГҐГ±ГјГ¬Г ГўГ Г¦ГГ®Гѕ. вЂ”В ГЌГ Г·ГІГ® Г·ГҐГІГ»Г°ГҐ ГґГіГГІГ ?В вЂ” ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г®ГГ ГўГ®Г°Г·Г«ГЁГўГ®, Г¤Г®Г±ГІГ ГўГ Гї ГЁ Г®ГІГўГҐГёГЁГўГ Гї Г±Г ГµГ Г° ГГ ГЎГҐГ§Г¬ГҐГГҐ,В вЂ” ГЁ ГІГ°ГЁ Г± ГЇГ®Г«Г®ГўГЁГГ®Гѕ Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® ГЎГіГ¤ГҐГІ. Г€ Г®ГГ Г±ГГїГ«Г Г± ГўГҐГ±ГЄГ®Гў ГГҐГ±ГЄГ®Г«ГјГЄГ® ГЄГіГ±Г®Г·ГЄГ®Гў. вЂ”В ГЂ ГЅГІГ® ГГ Г·ГІГ® ГЇГ®ГµГ®Г¦ГҐ, Г·ГІГ® ГўГ·ГҐГ°Г ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГўГ®Г±ГҐГ¬Гј ГґГіГГІГ®Гў ГЇГёГҐГГ Г®ГІГЇГіГ±ГІГЁГ«Г , Г®ГЇГїГІГј Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ ГѕГІ: ГІГ» ГЄГ ГЄ ГµГ®Г·ГҐГёГј, Г”Г®ГЄГ Г„ГҐГ¬ГЁГ¤Г»Г·, Г Гї ГЇГёГҐГГ ГГҐ Г®ГІГЇГіГ№Гі. ГќГІГ®ГІ Г‚Г ГГјГЄГ Г°Г Г¤, Г·ГІГ® ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г±ГіГ¬Г ГІГ®ГµГ Гў Г¤Г®Г¬ГҐ: Г®Г Г¤ГіГ¬Г ГҐГІ, Г ГўГ®Г±Гј ГГҐ Г§Г Г¬ГҐГІГїГІ. ГЌГҐГІ, Гї ГЇГ®ГІГ Г·ГЄГЁ Г§Г ГЎГ Г°Г±ГЄГ®ГҐ Г¤Г®ГЎГ°Г® ГГҐ Г¤Г Г¬. ГЌГі ГўГЁГ¤Г ГГГ®ГҐ Г«ГЁ ГЅГІГ® Г¤ГҐГ«Г® вЂ” ГўГ®Г±ГҐГ¬Гј ГґГіГГІГ®Гў? вЂ”В ГЉГ ГЄ Г¦ГҐ ГЎГ»ГІГј-Г±? Г®Г ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГІ, ГўГ±ГҐ ГўГ»ГёГ«Г®. вЂ”В ГЌГі, ГГ , ГўГ®Г§ГјГ¬ГЁ, ГГ ! ГЇГіГ±ГІГј ГўГ®Г§ГјГ¬ГҐГІ! ГЊГҐГГї ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ« ГІГ®ГЈГ¤Г ГЅГІГ®ГІ ГЇГҐГ°ГҐГµГ®Г¤ Г®ГІ ГІГ°Г®ГЈГ ГІГҐГ«ГјГГ®ГЈГ® Г·ГіГўГ±ГІГўГ , Г± ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ Г®ГГ Г±Г® Г¬ГГ®Г© ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г , ГЄ ГўГ®Г°Г·Г«ГЁГўГ®Г±ГІГЁ ГЁ Г¬ГҐГ«Г®Г·ГГ»Г¬ Г°Г Г±Г·ГҐГІГ Г¬. ГђГ Г±Г±ГіГ¦Г¤Г Гї Г®ГЎ ГЅГІГ®Г¬ ГўГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤Г±ГІГўГЁГЁ, Гї ГЇГ®ГГїГ«, Г·ГІГ®, ГГҐГ±Г¬Г®ГІГ°Гї ГГ ГІГ®, Г·ГІГ® Гі ГГҐГҐ Г¤ГҐГ«Г Г«Г®Г±Гј Гў Г¤ГіГёГҐ, Гі ГГҐГҐ Г¤Г®Г±ГІГ ГўГ Г«Г® Г¤Г®ГўГ®Г«ГјГГ® ГЇГ°ГЁГ±ГіГІГ±ГІГўГЁГї Г¤ГіГµГ , Г·ГІГ®ГЎГ» Г§Г ГГЁГ¬Г ГІГјГ±Гї Г±ГўГ®ГЁГ¬ Г¤ГҐГ«Г®Г¬, Г Г±ГЁГ«Г ГЇГ°ГЁГўГ»Г·ГЄГЁ ГІГїГГіГ«Г ГҐГҐ ГЄ Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ»Г¬ Г§Г ГГїГІГЁГїГ¬. ГѓГ®Г°ГҐ ГІГ ГЄ Г±ГЁГ«ГјГГ® ГЇГ®Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГ®ГўГ Г«Г® ГГ ГГҐГҐ, Г·ГІГ® Г®ГГ ГГҐ ГГ ГµГ®Г¤ГЁГ«Г ГГіГ¦ГГ»Г¬ Г±ГЄГ°Г»ГўГ ГІГј, Г·ГІГ® Г¬Г®Г¦ГҐГІ Г§Г ГГЁГ¬Г ГІГјГ±Гї ГЇГ®Г±ГІГ®Г°Г®ГГГЁГ¬ГЁ ГЇГ°ГҐГ¤Г¬ГҐГІГ Г¬ГЁ; Г®ГГ Г¤Г Г¦ГҐ ГЁ ГГҐ ГЇГ®ГГїГ«Г ГЎГ», ГЄГ ГЄ Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЇГ°ГЁГ©ГІГЁ ГІГ ГЄГ Гї Г¬Г»Г±Г«Гј. Г’Г№ГҐГ±Г«Г ГўГЁГҐ ГҐГ±ГІГј Г·ГіГўГ±ГІГўГ® Г±Г Г¬Г®ГҐ ГГҐГ±Г®Г®ГЎГ°Г Г§ГГ®ГҐ Г± ГЁГ±ГІГЁГГГ®Гѕ ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГјГѕ, ГўГ¬ГҐГ±ГІГҐ Г± ГІГҐГ¬ Г·ГіГўГ±ГІГўГ® ГЅГІГ® ГІГ ГЄ ГЄГ°ГҐГЇГЄГ® ГЇГ°ГЁГўГЁГІГ® ГЄ ГГ ГІГіГ°ГҐ Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄГ , Г·ГІГ® Г®Г·ГҐГГј Г°ГҐГ¤ГЄГ® Г¤Г Г¦ГҐ Г±Г Г¬Г®ГҐ Г±ГЁГ«ГјГГ®ГҐ ГЈГ®Г°ГҐ ГЁГ§ГЈГ®ГГїГҐГІ ГҐГЈГ®. Г’Г№ГҐГ±Г«Г ГўГЁГҐ Гў ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГЁ ГўГ»Г°Г Г¦Г ГҐГІГ±Гї Г¦ГҐГ«Г ГГЁГҐГ¬ ГЄГ Г§Г ГІГјГ±Гї ГЁГ«ГЁ Г®ГЈГ®Г°Г·ГҐГГГ»Г¬, ГЁГ«ГЁ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГГ»Г¬, ГЁГ«ГЁ ГІГўГҐГ°Г¤Г»Г¬; ГЁ ГЅГІГЁ ГГЁГ§ГЄГЁГҐ Г¦ГҐГ«Г ГГЁГї, Гў ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Гµ Г¬Г» ГГҐ ГЇГ°ГЁГ§ГГ ГҐГ¬Г±Гї, ГГ® ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ ГЇГ®Г·ГІГЁ ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г вЂ” Г¤Г Г¦ГҐ Гў Г±Г Г¬Г®Г© Г±ГЁГ«ГјГГ®Г© ГЇГҐГ·Г Г«ГЁ вЂ” ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГ«ГїГѕГІ ГГ Г±, Г«ГЁГёГ ГѕГІ ГҐГҐ Г±ГЁГ«Г», Г¤Г®Г±ГІГ®ГЁГГ±ГІГўГ ГЁ ГЁГ±ГЄГ°ГҐГГГ®Г±ГІГЁ. ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г¦ГҐ Г‘Г ГўГЁГёГГ ГЎГ»Г«Г ГІГ ГЄ ГЈГ«ГіГЎГ®ГЄГ® ГЇГ®Г°Г Г¦ГҐГГ Г±ГўГ®ГЁГ¬ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГјГҐГ¬, Г·ГІГ® Гў Г¤ГіГёГҐ ГҐГҐ ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГ Г«Г®Г±Гј ГГЁ Г®Г¤ГГ®ГЈГ® Г¦ГҐГ«Г ГГЁГї, ГЁ Г®ГГ Г¦ГЁГ«Г ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГЇГ® ГЇГ°ГЁГўГ»Г·ГЄГҐ. Г‚Г»Г¤Г Гў Г”Г®ГЄГҐ ГІГ°ГҐГЎГіГҐГ¬ГіГѕ ГЇГ°Г®ГўГЁГ§ГЁГѕ ГЁ ГГ ГЇГ®Г¬ГГЁГў ГҐГ¬Гі Г® ГЇГЁГ°Г®ГЈГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г© ГГ Г¤Г® ГЎГ» ГЇГ°ГЁГЈГ®ГІГ®ГўГЁГІГј Г¤Г«Гї ГіГЈГ®Г№ГҐГГЁГї ГЇГ°ГЁГ·ГІГ , Г®ГГ Г®ГІГЇГіГ±ГІГЁГ«Г ГҐГЈГ®, ГўГ§ГїГ«Г Г·ГіГ«Г®ГЄ ГЁ Г®ГЇГїГІГј Г±ГҐГ«Г ГЇГ®Г¤Г«ГҐ Г¬ГҐГГї. ГђГ Г§ГЈГ®ГўГ®Г° ГГ Г·Г Г«Г±Гї ГЇГ°Г® ГІГ® Г¦ГҐ, ГЁ Г¬Г» ГҐГ№ГҐ Г°Г Г§ ГЇГ®ГЇГ«Г ГЄГ Г«ГЁ ГЁ ГҐГ№ГҐ Г°Г Г§ ГіГІГҐГ°Г«ГЁ Г±Г«ГҐГ§Г». ГЃГҐГ±ГҐГ¤Г» Г± ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐГ© Г‘Г ГўГЁГёГГ®Г© ГЇГ®ГўГІГ®Г°ГїГ«ГЁГ±Гј ГЄГ Г¦Г¤Г»Г© Г¤ГҐГГј; ГҐГҐ ГІГЁГµГЁГҐ Г±Г«ГҐГ§Г» ГЁ Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ»ГҐ ГГ ГЎГ®Г¦ГГ»ГҐ Г°ГҐГ·ГЁ Г¤Г®Г±ГІГ ГўГ«ГїГ«ГЁ Г¬ГГҐ Г®ГІГ°Г Г¤Гі ГЁ Г®ГЎГ«ГҐГЈГ·ГҐГГЁГҐ. ГЌГ® Г±ГЄГ®Г°Г® ГГ Г± Г°Г Г§Г«ГіГ·ГЁГ«ГЁ: Г·ГҐГ°ГҐГ§ ГІГ°ГЁ Г¤ГГї ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГЇГ®ГµГ®Г°Г®Г Г¬Г» ГўГ±ГҐГ¬ Г¤Г®Г¬Г®Г¬ ГЇГ°ГЁГҐГµГ Г«ГЁ Гў ГЊГ®Г±ГЄГўГі, ГЁ Г¬ГГҐ Г±ГіГ¦Г¤ГҐГГ® ГЎГ»Г«Г® ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГГҐ ГўГЁГ¤Г ГІГј ГҐГҐ. ГЃГ ГЎГіГёГЄГ ГЇГ®Г«ГіГ·ГЁГ«Г ГіГ¦Г Г±ГГіГѕ ГўГҐГ±ГІГј ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г± ГГ ГёГЁГ¬ ГЇГ°ГЁГҐГ§Г¤Г®Г¬, ГЁ ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГј ГҐГҐ ГЎГ»Г«Г ГГҐГ®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ . ГЌГ Г± ГГҐ ГЇГіГ±ГЄГ Г«ГЁ ГЄ ГГҐГ©, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі Г·ГІГ® Г®ГГ Г¶ГҐГ«ГіГѕ ГГҐГ¤ГҐГ«Гѕ ГЎГ»Г«Г Гў ГЎГҐГ±ГЇГ Г¬ГїГІГ±ГІГўГҐ, Г¤Г®ГЄГІГ®Г°Г ГЎГ®ГїГ«ГЁГ±Гј Г§Г ГҐГҐ Г¦ГЁГ§ГГј, ГІГҐГ¬ ГЎГ®Г«ГҐГҐ Г·ГІГ® Г®ГГ ГГҐ ГІГ®Г«ГјГЄГ® ГГҐ ГµГ®ГІГҐГ«Г ГЇГ°ГЁГГЁГ¬Г ГІГј ГГЁГЄГ ГЄГ®ГЈГ® Г«ГҐГЄГ Г°Г±ГІГўГ , ГГ® ГГЁ Г± ГЄГҐГ¬ ГГҐ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г , ГГҐ Г±ГЇГ Г«Г ГЁ ГГҐ ГЇГ°ГЁГГЁГ¬Г Г«Г ГГЁГЄГ ГЄГ®Г© ГЇГЁГ№ГЁ. Г€ГГ®ГЈГ¤Г , Г±ГЁГ¤Гї Г®Г¤ГГ Гў ГЄГ®Г¬ГГ ГІГҐ, ГГ Г±ГўГ®ГҐГ¬ ГЄГ°ГҐГ±Г«ГҐ, Г®ГГ ГўГ¤Г°ГіГЈ ГГ Г·ГЁГГ Г«Г Г±Г¬ГҐГїГІГјГ±Гї, ГЇГ®ГІГ®Г¬ Г°Г»Г¤Г ГІГј ГЎГҐГ§ Г±Г«ГҐГ§, Г± ГГҐГ© Г¤ГҐГ«Г Г«ГЁГ±Гј ГЄГ®ГГўГіГ«ГјГ±ГЁГЁ, ГЁ Г®ГГ ГЄГ°ГЁГ·Г Г«Г ГГҐГЁГ±ГІГ®ГўГ»Г¬ ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬ ГЎГҐГ±Г±Г¬Г»Г±Г«ГҐГГГ»ГҐ ГЁГ«ГЁ ГіГ¦Г Г±ГГ»ГҐ Г±Г«Г®ГўГ . ГќГІГ® ГЎГ»Г«Г® ГЇГҐГ°ГўГ®ГҐ Г±ГЁГ«ГјГГ®ГҐ ГЈГ®Г°ГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ«Г® ГҐГҐ, ГЁ ГЅГІГ® ГЈГ®Г°ГҐ ГЇГ°ГЁГўГҐГ«Г® ГҐГҐ Гў Г®ГІГ·Г ГїГГЁГҐ. Г…Г© ГГіГ¦ГГ® ГЎГ»Г«Г® Г®ГЎГўГЁГГїГІГј ГЄГ®ГЈГ®-ГГЁГЎГіГ¤Гј Гў Г±ГўГ®ГҐГ¬ ГГҐГ±Г·Г Г±ГІГЁГЁ, ГЁ Г®ГГ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г±ГІГ°Г ГёГГ»ГҐ Г±Г«Г®ГўГ , ГЈГ°Г®Г§ГЁГ«Г ГЄГ®Г¬Гі-ГІГ® Г± ГГҐГ®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГГ®Г© Г±ГЁГ«Г®Г©, ГўГ±ГЄГ ГЄГЁГўГ Г«Г Г± ГЄГ°ГҐГ±ГҐГ«, Г±ГЄГ®Г°Г»Г¬ГЁ, ГЎГ®Г«ГјГёГЁГ¬ГЁ ГёГ ГЈГ Г¬ГЁ ГµГ®Г¤ГЁГ«Г ГЇГ® ГЄГ®Г¬ГГ ГІГҐ ГЁ ГЇГ®ГІГ®Г¬ ГЇГ Г¤Г Г«Г ГЎГҐГ§ Г·ГіГўГ±ГІГў. ГЋГ¤ГЁГ Г°Г Г§ Гї ГўГ®ГёГҐГ« Гў ГҐГҐ ГЄГ®Г¬ГГ ГІГі: Г®ГГ Г±ГЁГ¤ГҐГ«Г , ГЇГ® Г®ГЎГ»ГЄГГ®ГўГҐГГЁГѕ, ГГ Г±ГўГ®ГҐГ¬ ГЄГ°ГҐГ±Г«ГҐ ГЁ, ГЄГ Г§Г Г«Г®Г±Гј, ГЎГ»Г«Г Г±ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ ; ГГ® Г¬ГҐГГї ГЇГ®Г°Г Г§ГЁГ« ГҐГҐ ГўГ§ГЈГ«ГїГ¤. ГѓГ«Г Г§Г ГҐГҐ ГЎГ»Г«ГЁ Г®Г·ГҐГГј Г®ГІГЄГ°Г»ГІГ», ГГ® ГўГ§Г®Г° ГГҐГ®ГЇГ°ГҐГ¤ГҐГ«ГҐГГҐГ ГЁ ГІГіГЇ: Г®ГГ Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«Г ГЇГ°ГїГ¬Г® ГГ Г¬ГҐГГї, ГГ®, Г¤Г®Г«Г¦ГГ® ГЎГ»ГІГј, ГГҐ ГўГЁГ¤Г Г«Г . ГѓГіГЎГ» ГҐГҐ ГГ Г·Г Г«ГЁ Г¬ГҐГ¤Г«ГҐГГГ® ГіГ«Г»ГЎГ ГІГјГ±Гї, ГЁ Г®ГГ Г§Г ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г ГІГ°Г®ГЈГ ГІГҐГ«ГјГГ»Г¬, ГГҐГ¦ГГ»Г¬ ГЈГ®Г«Г®Г±Г®Г¬: В«ГЏГ®Г¤ГЁ Г±ГѕГ¤Г , Г¬Г®Г© Г¤Г°ГіГ¦Г®ГЄ, ГЇГ®Г¤Г®Г©Г¤ГЁ, Г¬Г®Г© Г ГГЈГҐГ«В». Гџ Г¤ГіГ¬Г Г«, Г·ГІГ® Г®ГГ Г®ГЎГ°Г Г№Г ГҐГІГ±Гї ГЄГ® Г¬ГГҐ, ГЁ ГЇГ®Г¤Г®ГёГҐГ« ГЎГ«ГЁГ¦ГҐ, ГГ® Г®ГГ Г±Г¬Г®ГІГ°ГҐГ«Г ГГҐ ГГ Г¬ГҐГГї. В«ГЂГµ, ГЄГ®Г«ГЁ ГЎГ» ГІГ» Г§ГГ Г«Г , Г¤ГіГёГ Г¬Г®Гї, ГЄГ ГЄ Гї Г¬ГіГ·ГЁГ«Г Г±Гј ГЁ ГЄГ ГЄ ГІГҐГЇГҐГ°Гј Г°Г Г¤Г , Г·ГІГ® ГІГ» ГЇГ°ГЁГҐГµГ Г«Г ...В» Гџ ГЇГ®ГГїГ«, Г·ГІГ® Г®ГГ ГўГ®Г®ГЎГ°Г Г¦Г Г«Г ГўГЁГ¤ГҐГІГј maman, ГЁ Г®Г±ГІГ ГГ®ГўГЁГ«Г±Гї. В«ГЂ Г¬ГГҐ Г±ГЄГ Г§Г Г«ГЁ, Г·ГІГ® ГІГҐГЎГї ГГҐГІ,В вЂ” ГЇГ°Г®Г¤Г®Г«Г¦Г Г«Г Г®ГГ , ГГ ГµГ¬ГіГ°ГЁГўГёГЁГ±Гј,В вЂ” ГўГ®ГІ ГўГ§Г¤Г®Г°! ГђГ Г§ГўГҐ ГІГ» Г¬Г®Г¦ГҐГёГј ГіГ¬ГҐГ°ГҐГІГј ГЇГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ Г¬ГҐГГї?В» вЂ” ГЁ Г®ГГ Г§Г ГµГ®ГµГ®ГІГ Г«Г Г±ГІГ°Г ГёГГ»Г¬ ГЁГ±ГІГҐГ°ГЁГ·ГҐГ±ГЄГЁГ¬ ГµГ®ГµГ®ГІГ®Г¬. Г’Г®Г«ГјГЄГ® Г«ГѕГ¤ГЁ, Г±ГЇГ®Г±Г®ГЎГГ»ГҐ Г±ГЁГ«ГјГГ® Г«ГѕГЎГЁГІГј, Г¬Г®ГЈГіГІ ГЁГ±ГЇГ»ГІГ»ГўГ ГІГј ГЁ Г±ГЁГ«ГјГГ»ГҐ Г®ГЈГ®Г°Г·ГҐГГЁГї; ГГ® ГІГ Г¦ГҐ ГЇГ®ГІГ°ГҐГЎГГ®Г±ГІГј Г«ГѕГЎГЁГІГј Г±Г«ГіГ¦ГЁГІ Г¤Г«Гї ГГЁГµ ГЇГ°Г®ГІГЁГўГ®Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГҐГ¬ ГЈГ®Г°ГҐГ±ГІГЁ ГЁ ГЁГ±Г¶ГҐГ«ГїГҐГІ ГЁГµ. ГЋГІ ГЅГІГ®ГЈГ® Г¬Г®Г°Г Г«ГјГГ Гї ГЇГ°ГЁГ°Г®Г¤Г Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄГ ГҐГ№ГҐ Г¦ГЁГўГіГ·ГҐГҐ ГЇГ°ГЁГ°Г®Г¤Г» ГґГЁГ§ГЁГ·ГҐГ±ГЄГ®Г©. ГѓГ®Г°ГҐ ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ ГіГЎГЁГўГ ГҐГІ. Г—ГҐГ°ГҐГ§ ГГҐГ¤ГҐГ«Гѕ ГЎГ ГЎГіГёГЄГ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЇГ«Г ГЄГ ГІГј, ГЁ ГҐГ© Г±ГІГ Г«Г® Г«ГіГ·ГёГҐ. ГЏГҐГ°ГўГ®Гѕ Г¬Г»Г±Г«ГЁГѕ ГҐГҐ, ГЄГ®ГЈГ¤Г Г®ГГ ГЇГ°ГЁГёГ«Г Гў Г±ГҐГЎГї, ГЎГ»Г«ГЁ Г¬Г», ГЁ Г«ГѕГЎГ®ГўГј ГҐГҐ ГЄ ГГ Г¬ ГіГўГҐГ«ГЁГ·ГЁГ«Г Г±Гј. ГЊГ» ГГҐ Г®ГІГµГ®Г¤ГЁГ«ГЁ Г®ГІ ГҐГҐ ГЄГ°ГҐГ±Г«Г ; Г®ГГ ГІГЁГµГ® ГЇГ«Г ГЄГ Г«Г , ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г ГЇГ°Г® maman ГЁ ГГҐГ¦ГГ® Г«Г Г±ГЄГ Г«Г ГГ Г±. Г‚ ГЈГ®Г«Г®ГўГі ГГЁГЄГ®Г¬Гі ГГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г® ГЇГ°ГЁГ©ГІГЁ, ГЈГ«ГїГ¤Гї ГГ ГЇГҐГ·Г Г«Гј ГЎГ ГЎГіГёГЄГЁ, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®ГГ ГЇГ°ГҐГіГўГҐГ«ГЁГ·ГЁГўГ Г«Г ГҐГҐ, ГЁ ГўГ»Г°Г Г¦ГҐГГЁГї ГЅГІГ®Г© ГЇГҐГ·Г Г«ГЁ ГЎГ»Г«ГЁ Г±ГЁГ«ГјГГ» ГЁ ГІГ°Г®ГЈГ ГІГҐГ«ГјГГ»; ГГ®, ГГҐ Г§ГГ Гѕ ГЇГ®Г·ГҐГ¬Гі, Гї ГЎГ®Г«ГјГёГҐ Г±Г®Г·ГіГўГ±ГІГўГ®ГўГ Г« ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐ Г‘Г ГўГЁГёГГҐ, ГЁ Г¤Г® Г±ГЁГµ ГЇГ®Г° ГіГЎГҐГ¦Г¤ГҐГ, Г·ГІГ® ГГЁГЄГІГ® ГІГ ГЄ ГЁГ±ГЄГ°ГҐГГГ® ГЁ Г·ГЁГ±ГІГ® ГГҐ Г«ГѕГЎГЁГ« ГЁ ГГҐ Г±Г®Г¦Г Г«ГҐГ« Г® maman, ГЄГ ГЄ ГЅГІГ® ГЇГ°Г®Г±ГІГ®Г¤ГіГёГГ®ГҐ ГЁ Г«ГѕГЎГїГ№ГҐГҐ Г±Г®Г§Г¤Г ГГЁГҐ. Г‘Г® Г±Г¬ГҐГ°ГІГјГѕ Г¬Г ГІГҐГ°ГЁ Г®ГЄГ®ГГ·ГЁГ«Г Г±Гј Г¬Г®Гї Г±Г·Г Г±ГІГ«ГЁГўГ Гї ГЇГ®Г°Г Г¤ГҐГІГ±ГІГўГ ГЁ ГГ Г·Г Г«Г Г±Гј ГГ®ГўГ Гї ГЅГЇГ®ГµГ вЂ” ГЅГЇГ®ГµГ Г®ГІГ°Г®Г·ГҐГ±ГІГўГ ; ГГ® ГІГ ГЄ ГЄГ ГЄ ГўГ®Г±ГЇГ®Г¬ГЁГГ ГГЁГї Г® ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐ Г‘Г ГўГЁГёГГҐ, ГЄГ®ГІГ®Г°ГіГѕ Гї ГЎГ®Г«ГјГёГҐ ГГҐ ГўГЁГ¤Г Г« ГЁ ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї ГЁГ¬ГҐГ«Г ГІГ ГЄГ®ГҐ Г±ГЁГ«ГјГГ®ГҐ ГЁ ГЎГ«Г ГЈГ®ГҐ ГўГ«ГЁГїГГЁГҐ ГГ Г¬Г®ГҐ ГГ ГЇГ°Г ГўГ«ГҐГГЁГҐ ГЁ Г°Г Г§ГўГЁГІГЁГҐ Г·ГіГўГ±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГЁ, ГЇГ°ГЁГГ Г¤Г«ГҐГ¦Г ГІ ГЄ ГЇГҐГ°ГўГ®Г© ГЅГЇГ®ГµГҐ, Г±ГЄГ Г¦Гі ГҐГ№ГҐ ГГҐГ±ГЄГ®Г«ГјГЄГ® Г±Г«Г®Гў Г® ГГҐГ© ГЁ ГҐГҐ Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ. ГЏГ®Г±Г«ГҐ ГГ ГёГҐГЈГ® Г®ГІГєГҐГ§Г¤Г , ГЄГ ГЄ Г¬ГГҐ ГЇГ®ГІГ®Г¬ Г°Г Г±Г±ГЄГ Г§Г»ГўГ Г«ГЁ Г«ГѕГ¤ГЁ, Г®Г±ГІГ ГўГёГЁГҐГ±Гї Гў Г¤ГҐГ°ГҐГўГГҐ, Г®ГГ Г®Г·ГҐГГј Г±ГЄГіГ·Г Г«Г Г®ГІ ГЎГҐГ§Г¤ГҐГ«ГјГї. Г•Г®ГІГї ГўГ±ГҐ Г±ГіГГ¤ГіГЄГЁ ГЎГ»Г«ГЁ ГҐГ№ГҐ ГГ ГҐГҐ Г°ГіГЄГ Гµ ГЁ Г®ГГ ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г«Г Г°Г»ГІГјГ±Гї Гў ГГЁГµ, ГЇГҐГ°ГҐГЄГ«Г Г¤Г»ГўГ ГІГј, Г°Г Г§ГўГҐГёГЁГўГ ГІГј, Г°Г Г±ГЄГ«Г Г¤Г»ГўГ ГІГј, ГГ® ГҐГ© ГГҐГ¤Г®Г±ГІГ ГўГ Г«Г® ГёГіГ¬Гі ГЁ Г±ГіГҐГІГ«ГЁГўГ®Г±ГІГЁ ГЎГ Г°Г±ГЄГ®ГЈГ®, Г®ГЎГЁГІГ ГҐГ¬Г®ГЈГ® ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤Г Г¬ГЁ, Г¤ГҐГ°ГҐГўГҐГГ±ГЄГ®ГЈГ® Г¤Г®Г¬Г , ГЄ ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ Г®ГГ Г± Г¤ГҐГІГ±ГІГўГ ГЇГ°ГЁГўГ»ГЄГ«Г . ГѓГ®Г°ГҐ, ГЇГҐГ°ГҐГ¬ГҐГГ Г®ГЎГ°Г Г§Г Г¦ГЁГ§ГГЁ ГЁ Г®ГІГ±ГіГІГ±ГІГўГЁГҐ ГµГ«Г®ГЇГ®ГІ Г±ГЄГ®Г°Г® Г°Г Г§ГўГЁГ«ГЁ Гў ГГҐГ© Г±ГІГ Г°Г·ГҐГ±ГЄГіГѕ ГЎГ®Г«ГҐГ§ГГј, ГЄ ГЄГ®ГІГ®Г°Г®Г© Г®ГГ ГЁГ¬ГҐГ«Г Г±ГЄГ«Г®ГГГ®Г±ГІГј. ГђГ®ГўГГ® Г·ГҐГ°ГҐГ§ ГЈГ®Г¤ ГЇГ®Г±Г«ГҐ ГЄГ®ГГ·ГЁГГ» Г¬Г ГІГіГёГЄГЁ Гі ГГҐГҐ Г®ГІГЄГ°Г»Г«Г Г±Гј ГўГ®Г¤ГїГГ Гї, ГЁ Г®ГГ Г±Г«ГҐГЈГ«Г Гў ГЇГ®Г±ГІГҐГ«Гј. Г’ГїГ¦ГҐГ«Г®, Гї Г¤ГіГ¬Г Гѕ, ГЎГ»Г«Г® ГЌГ ГІГ Г«ГјГҐ Г‘Г ГўГЁГёГГҐ Г¦ГЁГІГј ГЁ ГҐГ№ГҐ ГІГїГ¦ГҐГ«ГҐГҐ ГіГ¬ГЁГ°Г ГІГј Г®Г¤ГГ®Г©, Гў ГЎГ®Г«ГјГёГ®Г¬ ГЇГіГ±ГІГ®Г¬ ГЇГҐГІГ°Г®ГўГ±ГЄГ®Г¬ Г¤Г®Г¬ГҐ, ГЎГҐГ§ Г°Г®Г¤ГГ»Гµ, ГЎГҐГ§ Г¤Г°ГіГ§ГҐГ©. Г‚Г±ГҐ Гў Г¤Г®Г¬ГҐ Г«ГѕГЎГЁГ«ГЁ ГЁ ГіГўГ Г¦Г Г«ГЁ ГЌГ ГІГ Г«ГјГѕ Г‘Г ГўГЁГёГГі; ГГ® Г®ГГ ГГЁ Г± ГЄГҐГ¬ ГГҐ ГЁГ¬ГҐГ«Г Г¤Г°ГіГ¦ГЎГ» ГЁ ГЈГ®Г°Г¤ГЁГ«Г Г±Гј ГЅГІГЁГ¬. ГЋГГ ГЇГ®Г«Г ГЈГ Г«Г , Г·ГІГ® Гў ГҐГҐ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГҐГГЁГЁ вЂ” ГЅГЄГ®ГГ®Г¬ГЄГЁ, ГЇГ®Г«ГјГ§ГіГѕГ№ГҐГ©Г±Гї Г¤Г®ГўГҐГ°ГҐГГГ®Г±ГІГјГѕ Г±ГўГ®ГЁГµ ГЈГ®Г±ГЇГ®Г¤ ГЁ ГЁГ¬ГҐГѕГ№ГҐГ© ГГ Г°ГіГЄГ Гµ Г±ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г±ГіГГ¤ГіГЄГ®Гў Г±Г® ГўГ±ГїГЄГЁГ¬ Г¤Г®ГЎГ°Г®Г¬, Г¤Г°ГіГ¦ГЎГ Г± ГЄГҐГ¬-ГГЁГЎГіГ¤Гј ГГҐГЇГ°ГҐГ¬ГҐГГГ® ГЇГ®ГўГҐГ«Г ГЎГ» ГҐГҐ ГЄ Г«ГЁГ¶ГҐГЇГ°ГЁГїГІГЁГѕ ГЁ ГЇГ°ГҐГ±ГІГіГЇГГ®Г© Г±ГГЁГ±ГµГ®Г¤ГЁГІГҐГ«ГјГГ®Г±ГІГЁ; ГЇГ®ГЅГІГ®Г¬Гі, ГЁГ«ГЁ, Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі, Г·ГІГ® ГГҐ ГЁГ¬ГҐГ«Г ГГЁГ·ГҐГЈГ® Г®ГЎГ№ГҐГЈГ® Г± Г¤Г°ГіГЈГЁГ¬ГЁ Г±Г«ГіГЈГ Г¬ГЁ, Г®ГГ ГіГ¤Г Г«ГїГ«Г Г±Гј ГўГ±ГҐГµ ГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г , Г·ГІГ® Гі ГГҐГҐ Гў Г¤Г®Г¬ГҐ ГГҐГІ ГГЁ ГЄГіГ¬Г®ГўГјГҐГў, ГГЁ Г±ГўГ ГІГ®Гў ГЁ Г·ГІГ® Г§Г ГЎГ Г°Г±ГЄГ®ГҐ Г¤Г®ГЎГ°Г® Г®ГГ ГГЁГЄГ®Г¬Гі ГЇГ®ГІГ Г·ГЄГЁ ГГҐ Г¤Г ГҐГІ. ГЏГ®ГўГҐГ°ГїГї ГЃГ®ГЈГі Гў ГІГҐГЇГ«Г®Г© Г¬Г®Г«ГЁГІГўГҐ Г±ГўГ®ГЁ Г·ГіГўГ±ГІГўГ , Г®ГГ ГЁГ±ГЄГ Г«Г ГЁ ГГ ГµГ®Г¤ГЁГ«Г ГіГІГҐГёГҐГГЁГҐ; ГГ® ГЁГГ®ГЈГ¤Г , Гў Г¬ГЁГГіГІГ» Г±Г«Г ГЎГ®Г±ГІГЁ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ Г¬Г» ГўГ±ГҐ ГЇГ®Г¤ГўГҐГ°Г¦ГҐГГ», ГЄГ®ГЈГ¤Г Г«ГіГ·ГёГҐГҐ ГіГІГҐГёГҐГГЁГҐ Г¤Г«Гї Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄГ Г¤Г®Г±ГІГ ГўГ«ГїГѕГІ Г±Г«ГҐГ§Г» ГЁ ГіГ·Г Г±ГІГЁГҐ Г¦ГЁГўГ®ГЈГ® Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ , Г®ГГ ГЄГ«Г Г«Г Г±ГҐГЎГҐ ГГ ГЇГ®Г±ГІГҐГ«Гј Г±ГўГ®Гѕ Г±Г®ГЎГ Г·Г®ГГЄГі Г¬Г®Г±ГјГЄГі (ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї Г«ГЁГ§Г Г«Г ГҐГҐ Г°ГіГЄГЁ, ГіГ±ГІГ ГўГЁГў ГГ ГГҐГҐ Г±ГўГ®ГЁ Г¦ГҐГ«ГІГ»ГҐ ГЈГ«Г Г§Г ), ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г Г± ГГҐГ© ГЁ ГІГЁГµГ® ГЇГ«Г ГЄГ Г«Г , Г«Г Г±ГЄГ Гї ГҐГҐ. ГЉГ®ГЈГ¤Г Г¬Г®Г±ГјГЄГ ГГ Г·ГЁГГ Г«Г Г¦Г Г«Г®ГЎГГ® ГўГ»ГІГј, Г®ГГ Г±ГІГ Г°Г Г«Г Г±Гј ГіГ±ГЇГ®ГЄГ®ГЁГІГј ГҐГҐ ГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«Г : В«ГЏГ®Г«ГГ®, Гї ГЁ ГЎГҐГ§ ГІГҐГЎГї Г§ГГ Гѕ, Г·ГІГ® Г±ГЄГ®Г°Г® ГіГ¬Г°ГіВ». Г‡Г Г¬ГҐГ±ГїГ¶ Г¤Г® Г±ГўГ®ГҐГ© Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ Г®ГГ Г¤Г®Г±ГІГ Г«Г ГЁГ§ Г±ГўГ®ГҐГЈГ® Г±ГіГГ¤ГіГЄГ ГЎГҐГ«Г®ГЈГ® ГЄГ®Г«ГҐГГЄГ®Г°Гі, ГЎГҐГ«Г®Г© ГЄГЁГ±ГҐГЁ ГЁ Г°Г®Г§Г®ГўГ»Гµ Г«ГҐГГІ; Г± ГЇГ®Г¬Г®Г№ГјГѕ Г±ГўГ®ГҐГ© Г¤ГҐГўГіГёГЄГЁ Г±ГёГЁГ«Г Г±ГҐГЎГҐ ГЎГҐГ«Г®ГҐ ГЇГ«Г ГІГјГҐ, Г·ГҐГЇГ·ГЁГЄ ГЁ Г¤Г® Г¬Г Г«ГҐГ©ГёГЁГµ ГЇГ®Г¤Г°Г®ГЎГГ®Г±ГІГҐГ© Г°Г Г±ГЇГ®Г°ГїГ¤ГЁГ«Г Г±Гј ГўГ±ГҐГ¬, Г·ГІГ® ГГіГ¦ГГ® ГЎГ»Г«Г® Г¤Г«Гї ГҐГҐ ГЇГ®ГµГ®Г°Г®Г. ГЋГГ ГІГ®Г¦ГҐ Г°Г Г§Г®ГЎГ°Г Г«Г ГЎГ Г°Г±ГЄГЁГҐ Г±ГіГГ¤ГіГЄГЁ ГЁ Г± ГўГҐГ«ГЁГ·Г Г©ГёГҐГ© Г®ГІГ·ГҐГІГ«ГЁГўГ®Г±ГІГјГѕ, ГЇГ® Г®ГЇГЁГ±ГЁ, ГЇГҐГ°ГҐГ¤Г Г«Г ГЁГµ ГЇГ°ГЁГЄГ Г§Г·ГЁГ¶ГҐ; ГЇГ®ГІГ®Г¬ Г¤Г®Г±ГІГ Г«Г Г¤ГўГ ГёГҐГ«ГЄГ®ГўГ»ГҐ ГЇГ«Г ГІГјГї, Г±ГІГ Г°ГЁГГГіГѕ ГёГ Г«Гј, ГЇГ®Г¤Г Г°ГҐГГГ»ГҐ ГҐГ© ГЄГ®ГЈГ¤Г -ГІГ® ГЎГ ГЎГіГёГЄГ®Г©, Г¤ГҐГ¤ГіГёГЄГЁГ ГўГ®ГҐГГГ»Г© Г¬ГіГГ¤ГЁГ°, ГёГЁГІГ»Г© Г§Г®Г«Г®ГІГ®Г¬, ГІГ®Г¦ГҐ Г®ГІГ¤Г ГГГ»Г© Гў ГҐГҐ ГЇГ®Г«ГГіГѕ Г±Г®ГЎГ±ГІГўГҐГГГ®Г±ГІГј. ГЃГ«Г ГЈГ®Г¤Г Г°Гї ГҐГҐ Г§Г ГЎГ®ГІГ«ГЁГўГ®Г±ГІГЁ, ГёГЁГІГјГҐ ГЁ ГЈГ Г«ГіГГ» ГГ Г¬ГіГГ¤ГЁГ°ГҐ ГЎГ»Г«ГЁ Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® Г±ГўГҐГ¦ГЁ ГЁ Г±ГіГЄГГ® ГГҐ ГІГ°Г®ГГіГІГ® Г¬Г®Г«ГјГѕ. ГЏГҐГ°ГҐГ¤ ГЄГ®ГГ·ГЁГГ®Г© Г®ГГ ГЁГ§ГєГїГўГЁГ«Г Г¦ГҐГ«Г ГГЁГҐ, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®Г¤ГГ® ГЁГ§ ГЅГІГЁГµ ГЇГ«Г ГІГЁГ© вЂ” Г°Г®Г§Г®ГўГ®ГҐ вЂ” ГЎГ»Г«Г® Г®ГІГ¤Г ГГ® Г‚Г®Г«Г®Г¤ГҐ ГГ ГµГ Г«Г ГІ ГЁГ«ГЁ ГЎГҐГёГ¬ГҐГІ, Г¤Г°ГіГЈГ®ГҐ вЂ” ГЇГѕГ±Г®ГўГ®ГҐ, Гў ГЄГ«ГҐГІГЄГ Гµ вЂ” Г¬ГГҐ Г¤Г«Гї ГІГ®ГЈГ® Г¦ГҐ ГіГЇГ®ГІГ°ГҐГЎГ«ГҐГГЁГї; Г ГёГ Г«Гј вЂ” Г‹ГѕГЎГ®Г·ГЄГҐ. ГЊГіГГ¤ГЁГ° Г®ГГ Г§Г ГўГҐГ№Г Г«Г ГІГ®Г¬Гі ГЁГ§ ГГ Г±, ГЄГІГ® ГЇГ°ГҐГ¦Г¤ГҐ ГЎГіГ¤ГҐГІ Г®ГґГЁГ¶ГҐГ°Г®Г¬. Г‚Г±ГҐ Г®Г±ГІГ Г«ГјГГ®ГҐ Г±ГўГ®ГҐ ГЁГ¬ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ® ГЁ Г¤ГҐГГјГЈГЁ, ГЁГ±ГЄГ«ГѕГ·Г Гї Г±Г®Г°Г®ГЄГ Г°ГіГЎГ«ГҐГ©, ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Г®ГГ Г®ГІГ«Г®Г¦ГЁГ«Г ГГ ГЇГ®ГЈГ°ГҐГЎГҐГГјГҐ ГЁ ГЇГ®Г¬ГЁГГ ГГјГҐ, Г®ГГ ГЇГ°ГҐГ¤Г®Г±ГІГ ГўГЁГ«Г ГЇГ®Г«ГіГ·ГЁГІГј Г±ГўГ®ГҐГ¬Гі ГЎГ°Г ГІГі. ГЃГ°Г ГІ ГҐГҐ, ГҐГ№ГҐ Г¤Г ГўГГ® Г®ГІГЇГіГ№ГҐГГГ»Г© ГГ ГўГ®Г«Гѕ, ГЇГ°Г®Г¦ГЁГўГ Г« Гў ГЄГ ГЄГ®Г©-ГІГ® Г¤Г Г«ГјГГҐГ© ГЈГіГЎГҐГ°ГГЁГЁ ГЁ ГўГҐГ« Г¦ГЁГ§ГГј Г±Г Г¬ГіГѕ Г°Г Г±ГЇГіГІГГіГѕ; ГЇГ®ГЅГІГ®Г¬Гі ГЇГ°ГЁ Г¦ГЁГ§ГГЁ Г±ГўГ®ГҐГ© Г®ГГ ГГҐ ГЁГ¬ГҐГ«Г Г± ГГЁГ¬ ГГЁГЄГ ГЄГЁГµ Г±ГГ®ГёГҐГГЁГ©. ГЉГ®ГЈГ¤Г ГЎГ°Г ГІ ГЌГ ГІГ Г«ГјГЁ Г‘Г ГўГЁГёГГ» ГїГўГЁГ«Г±Гї Г¤Г«Гї ГЇГ®Г«ГіГ·ГҐГГЁГї ГГ Г±Г«ГҐГ¤Г±ГІГўГ ГЁ ГўГ±ГҐГЈГ® ГЁГ¬ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ ГЇГ®ГЄГ®Г©ГГ®Г© Г®ГЄГ Г§Г Г«Г®Г±Гј ГГ Г¤ГўГ Г¤Г¶Г ГІГј ГЇГїГІГј Г°ГіГЎГ«ГҐГ© Г Г±Г±ГЁГЈГГ Г¶ГЁГїГ¬ГЁ, Г®Г ГГҐ ГµГ®ГІГҐГ« ГўГҐГ°ГЁГІГј ГЅГІГ®Г¬Гі ГЁ ГЈГ®ГўГ®Г°ГЁГ«, Г·ГІГ® ГГҐ Г¬Г®Г¦ГҐГІ ГЎГ»ГІГј, Г·ГІГ®ГЎГ» Г±ГІГ Г°ГіГµГ , ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї ГёГҐГ±ГІГјГ¤ГҐГ±ГїГІ Г«ГҐГІ Г¦ГЁГ«Г Гў ГЎГ®ГЈГ ГІГ®Г¬ Г¤Г®Г¬ГҐ, ГўГ±ГҐ ГГ Г°ГіГЄГ Гµ ГЁГ¬ГҐГ«Г , ГўГҐГ±Гј Г±ГўГ®Г© ГўГҐГЄ Г¦ГЁГ«Г Г±ГЄГіГЇГ® ГЁ ГГ Г¤ ГўГ±ГїГЄГ®Г© ГІГ°ГїГЇГЄГ®Г© ГІГ°ГїГ±Г«Г Г±Гј, Г·ГІГ®ГЎГ» Г®ГГ ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГЁГ«Г . ГЌГ® ГЅГІГ® Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ® ГЎГ»Г«Г® ГІГ ГЄ. ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ Г¤ГўГ Г¬ГҐГ±ГїГ¶Г Г±ГІГ°Г Г¤Г Г«Г Г®ГІ Г±ГўГ®ГҐГ© ГЎГ®Г«ГҐГ§ГГЁ ГЁ ГЇГҐГ°ГҐГГ®Г±ГЁГ«Г Г±ГІГ°Г Г¤Г ГГЁГї Г± ГЁГ±ГІГЁГГГ® ГµГ°ГЁГ±ГІГЁГ ГГ±ГЄГЁГ¬ ГІГҐГ°ГЇГҐГГЁГҐГ¬: ГГҐ ГўГ®Г°Г·Г Г«Г , ГГҐ Г¦Г Г«Г®ГўГ Г«Г Г±Гј, Г ГІГ®Г«ГјГЄГ®, ГЇГ® Г±ГўГ®ГҐГ© ГЇГ°ГЁГўГ»Г·ГЄГҐ, ГЎГҐГ±ГЇГ°ГҐГ±ГІГ ГГГ® ГЇГ®Г¬ГЁГГ Г«Г ГЃГ®ГЈГ . Г‡Г Г·Г Г± ГЇГҐГ°ГҐГ¤ Г±Г¬ГҐГ°ГІГјГѕ Г®ГГ Г± ГІГЁГµГ®Гѕ Г°Г Г¤Г®Г±ГІГјГѕ ГЁГ±ГЇГ®ГўГҐГ¤Г Г«Г Г±Гј, ГЇГ°ГЁГ·Г Г±ГІГЁГ«Г Г±Гј ГЁ Г±Г®ГЎГ®Г°Г®ГўГ Г«Г Г±Гј Г¬Г Г±Г«Г®Г¬. Г“ ГўГ±ГҐГµ Г¤Г®Г¬Г ГёГГЁГµ Г®ГГ ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г ГЇГ°Г®Г№ГҐГГјГї Г§Г Г®ГЎГЁГ¤Г», ГЄГ®ГІГ®Г°Г»ГҐ Г¬Г®ГЈГ«Г ГЇГ°ГЁГ·ГЁГГЁГІГј ГЁГ¬, ГЁ ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г Г¤ГіГµГ®ГўГГЁГЄГ Г±ГўГ®ГҐГЈГ®, Г®ГІГ¶Г Г‚Г Г±ГЁГ«ГјГї, ГЇГҐГ°ГҐГ¤Г ГІГј ГўГ±ГҐГ¬ ГГ Г¬, Г·ГІГ® ГГҐ Г§ГГ ГҐГІ, ГЄГ ГЄ ГЎГ«Г ГЈГ®Г¤Г Г°ГЁГІГј ГГ Г± Г§Г ГГ ГёГЁ Г¬ГЁГ«Г®Г±ГІГЁ, ГЁ ГЇГ°Г®Г±ГЁГІ ГГ Г± ГЇГ°Г®Г±ГІГЁГІГј ГҐГҐ, ГҐГ±Г«ГЁ ГЇГ® ГЈГ«ГіГЇГ®Г±ГІГЁ Г±ГўГ®ГҐГ© Г®ГЈГ®Г°Г·ГЁГ«Г ГЄГ®ГЈГ®-ГГЁГЎГіГ¤Гј, В«ГГ® ГўГ®Г°Г®ГўГЄГ®Г© ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ ГЎГ»Г«Г ГЁ Г¬Г®ГЈГі Г±ГЄГ Г§Г ГІГј, Г·ГІГ® ГЎГ Г°Г±ГЄГ®Г© ГГЁГІГЄГ®Г© ГГҐ ГЇГ®Г¦ГЁГўГЁГ«Г Г±ГјВ». ГќГІГ® ГЎГ»Г«Г® Г®Г¤ГГ® ГЄГ Г·ГҐГ±ГІГўГ®, ГЄГ®ГІГ®Г°Г®ГҐ Г®ГГ Г¶ГҐГГЁГ«Г Гў Г±ГҐГЎГҐ. ГЌГ Г¤ГҐГў ГЇГ°ГЁГЈГ®ГІГ®ГўГ«ГҐГГГ»Г© ГЄГ ГЇГ®ГІ ГЁ Г·ГҐГЇГ·ГЁГЄ ГЁ Г®ГЎГ«Г®ГЄГ®ГІГЁГўГёГЁГ±Гј ГГ ГЇГ®Г¤ГіГёГЄГЁ, Г®ГГ Г¤Г® Г±Г Г¬Г®ГЈГ® ГЄГ®ГГ¶Г ГГҐ ГЇГҐГ°ГҐГ±ГІГ ГўГ Г«Г Г°Г Г§ГЈГ®ГўГ Г°ГЁГўГ ГІГј Г± Г±ГўГїГ№ГҐГГГЁГЄГ®Г¬, ГўГ±ГЇГ®Г¬ГГЁГ«Г , Г·ГІГ® ГГЁГ·ГҐГЈГ® ГГҐ Г®Г±ГІГ ГўГЁГ«Г ГЎГҐГ¤ГГ»Г¬, Г¤Г®Г±ГІГ Г«Г Г¤ГҐГ±ГїГІГј Г°ГіГЎГ«ГҐГ© ГЁ ГЇГ°Г®Г±ГЁГ«Г ГҐГЈГ® Г°Г Г§Г¤Г ГІГј ГЁГµ Гў ГЇГ°ГЁГµГ®Г¤ГҐ; ГЇГ®ГІГ®Г¬ ГЇГҐГ°ГҐГЄГ°ГҐГ±ГІГЁГ«Г Г±Гј Г«ГҐГЈГ«Г ГЁ Гў ГЇГ®Г±Г«ГҐГ¤ГГЁГ© Г°Г Г§ ГўГ§Г¤Г®ГµГГіГ«Г , Г± Г°Г Г¤Г®Г±ГІГГ®Г© ГіГ«Г»ГЎГЄГ®Г©, ГЇГ°Г®ГЁГ§ГГ®Г±Гї ГЁГ¬Гї ГЃГ®Г¦ГЁГҐ. ГЋГГ Г®Г±ГІГ ГўГ«ГїГ«Г Г¦ГЁГ§ГГј ГЎГҐГ§ Г±Г®Г¦Г Г«ГҐГГЁГї, ГГҐ ГЎГ®ГїГ«Г Г±Гј Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ ГЁ ГЇГ°ГЁГГїГ«Г ГҐГҐ ГЄГ ГЄ ГЎГ«Г ГЈГ®. Г—Г Г±ГІГ® ГЅГІГ® ГЈГ®ГўГ®Г°ГїГІ, ГГ® ГЄГ ГЄ Г°ГҐГ¤ГЄГ® Г¤ГҐГ©Г±ГІГўГЁГІГҐГ«ГјГГ® ГЎГ»ГўГ ГҐГІ! ГЌГ ГІГ Г«ГјГї Г‘Г ГўГЁГёГГ Г¬Г®ГЈГ«Г ГГҐ ГЎГ®ГїГІГјГ±Гї Г±Г¬ГҐГ°ГІГЁ, ГЇГ®ГІГ®Г¬Гі Г·ГІГ® Г®ГГ ГіГ¬ГЁГ°Г Г«Г Г± ГГҐГЇГ®ГЄГ®Г«ГҐГЎГЁГ¬Г®Гѕ ГўГҐГ°Г®Гѕ ГЁ ГЁГ±ГЇГ®Г«ГГЁГў Г§Г ГЄГ®Г Г…ГўГ ГГЈГҐГ«ГЁГї. Г‚Г±Гї Г¦ГЁГ§ГГј ГҐГҐ ГЎГ»Г«Г Г·ГЁГ±ГІГ Гї, ГЎГҐГ±ГЄГ®Г°Г»Г±ГІГГ Гї Г«ГѕГЎГ®ГўГј ГЁ Г±Г Г¬Г®Г®ГІГўГҐГ°Г¦ГҐГГЁГҐ. Г—ГІГ® Г¦! ГҐГ¦ГҐГ«ГЁ ГҐГҐ ГўГҐГ°Г®ГўГ ГГЁГї Г¬Г®ГЈГ«ГЁ ГЎГ» ГЎГ»ГІГј ГўГ®Г§ГўГ»ГёГҐГГГҐГҐ, ГҐГҐ Г¦ГЁГ§ГГј ГГ ГЇГ°Г ГўГ«ГҐГГ ГЄ ГЎГ®Г«ГҐГҐ ГўГ»Г±Г®ГЄГ®Г© Г¶ГҐГ«ГЁ, Г°Г Г§ГўГҐ ГЅГІГ Г·ГЁГ±ГІГ Гї Г¤ГіГёГ Г®ГІ ГЅГІГ®ГЈГ® Г¬ГҐГГјГёГҐ Г¤Г®Г±ГІГ®Г©ГГ Г«ГѕГЎГўГЁ ГЁ ГіГ¤ГЁГўГ«ГҐГГЁГї? ГЋГГ Г±Г®ГўГҐГ°ГёГЁГ«Г Г«ГіГ·ГёГҐГҐ ГЁ ГўГҐГ«ГЁГ·Г Г©ГёГҐГҐ Г¤ГҐГ«Г® Гў ГЅГІГ®Г© Г¦ГЁГ§ГГЁ вЂ” ГіГ¬ГҐГ°Г«Г ГЎГҐГ§ Г±Г®Г¦Г Г«ГҐГГЁГї ГЁ Г±ГІГ°Г ГµГ . Г…ГҐ ГЇГ®ГµГ®Г°Г®ГГЁГ«ГЁ, ГЇГ® ГҐГҐ Г¦ГҐГ«Г ГГЁГѕ, ГГҐГ¤Г Г«ГҐГЄГ® Г®ГІ Г·Г Г±Г®ГўГГЁ, ГЄГ®ГІГ®Г°Г Гї Г±ГІГ®ГЁГІ ГГ Г¬Г®ГЈГЁГ«ГҐ Г¬Г ГІГіГёГЄГЁ. Г‡Г Г°Г®Г±ГёГЁГ© ГЄГ°Г ГЇГЁГўГ®Г© ГЁ Г°ГҐГЇГҐГ©ГГЁГЄГ®Г¬ ГЎГіГЈГ®Г°Г®ГЄ, ГЇГ®Г¤ ГЄГ®ГІГ®Г°Г»Г¬ Г®ГГ Г«ГҐГ¦ГЁГІ, Г®ГЈГ®Г°Г®Г¦ГҐГ Г·ГҐГ°ГГ®Гѕ Г°ГҐГёГҐГІГЄГ®Гѕ, ГЁ Гї ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ Г§Г ГЎГ»ГўГ Гѕ ГЁГ§ Г·Г Г±Г®ГўГГЁ ГЇГ®Г¤Г®Г©ГІГЁ ГЄ ГЅГІГ®Г© Г°ГҐГёГҐГІГЄГҐ ГЁ ГЇГ®Г«Г®Г¦ГЁГІГј Г§ГҐГ¬ГГ®Г© ГЇГ®ГЄГ«Г®Г. Г€ГГ®ГЈГ¤Г Гї Г¬Г®Г«Г·Г Г®Г±ГІГ ГГ ГўГ«ГЁГўГ ГѕГ±Гј Г¬ГҐГ¦Г¤Гі Г·Г Г±Г®ГўГГҐГ© ГЁ Г·ГҐГ°ГГ®Г© Г°ГҐГёГҐГІГЄГ®Г©. Г‚ Г¤ГіГёГҐ Г¬Г®ГҐГ© ГўГ¤Г°ГіГЈ ГЇГ°Г®ГЎГіГ¦Г¤Г ГѕГІГ±Гї ГІГїГ¦ГҐГ«Г»ГҐ ГўГ®Г±ГЇГ®Г¬ГЁГГ ГГЁГї. ГЊГГҐ ГЇГ°ГЁГµГ®Г¤ГЁГІ Г¬Г»Г±Г«Гј: ГГҐГіГ¦ГҐГ«ГЁ ГЇГ°Г®ГўГЁГ¤ГҐГГЁГҐ Г¤Г«Гї ГІГ®ГЈГ® ГІГ®Г«ГјГЄГ® Г±Г®ГҐГ¤ГЁГГЁГ«Г® Г¬ГҐГГї Г± ГЅГІГЁГ¬ГЁ Г¤ГўГіГ¬Гї Г±ГіГ№ГҐГ±ГІГўГ Г¬ГЁ, Г·ГІГ®ГЎГ» ГўГҐГ·ГГ® Г§Г Г±ГІГ ГўГЁГІГј Г±Г®Г¦Г Г«ГҐГІГј Г® ГГЁГµ?.. 1. Г‚Г±ГІГ ГўГ ГІГј, Г¤ГҐГІГЁ, ГўГ±ГІГ ГўГ ГІГј!.. ГЇГ®Г°Г . ГЊГ Г¬Г ГіГ¦ГҐ Гў Г§Г Г«ГҐ 2. ГЌГі, ГГі, Г«ГҐГГЁГўГҐГ¶! 3. ГЂГµ, Г®Г±ГІГ ГўГјГІГҐ 4. Г‘ГЄГ®Г°Г® ГўГ» ГЎГіГ¤ГҐГІГҐ ГЈГ®ГІГ®ГўГ»? 5. Г€Г±ГІГ®Г°ГЁГї ГЇГіГІГҐГёГҐГ±ГІГўГЁГ© 6. ГЊГЁГ«Г»Г© 7. Г Г°ГЇГҐГ¤Г¦Г® вЂ” Г§ГўГіГЄГЁ Г ГЄГЄГ®Г°Г¤Г , Г±Г«ГҐГ¤ГіГѕГ№ГЁГҐ Г®Г¤ГЁГ Г§Г Г¤Г°ГіГЈГЁГ¬ 8. ГђГ Г§, Г¤ГўГ , ГІГ°ГЁ, Г°Г Г§, Г¤ГўГ , ГІГ°ГЁ 9. ГЃГ«Г ГЈГ®Г¤Г Г°Гѕ, Г¬ГЁГ«Г»Г© 10. ГЋГІГЄГіГ¤Г ГўГ» ГЁГ¤ГҐГІГҐ? 11. Гџ ГЁГ¤Гі ГЁГ§ ГЄГ®ГґГҐГ©ГГЁ (ГГҐГ¬). 12. Г‚Г» ГГҐ Г·ГЁГІГ Г«ГЁ ГЈГ Г§ГҐГІГі? 13. Г€Г§ ГўГ±ГҐГµ ГЇГ®Г°Г®ГЄГ®Гў Г±Г Г¬Г»Г© ГІГїГ¦ГЄГЁГ©... ГГ ГЇГЁГ±Г Г«ГЁ? 14. Г‘Г Г¬Г»Г© ГІГїГ¦ГЄГЁГ© ГҐГ±ГІГј ГЌГҐГЎГ«Г ГЈГ®Г¤Г Г°ГГ®Г±ГІГј... ГЃГ®Г«ГјГёГ®ГҐ ГЌ 15. Г’Г®Г·ГЄГ 16. ГѓГ®ГўГ®Г°ГЁГІГҐ Г¦ГҐ ГЇГ®-ГґГ°Г ГГ¶ГіГ§Г±ГЄГЁ 17. В«Г…ГёГјГІГҐ Г¦ГҐ Г± ГµГ«ГҐГЎГ®Г¬В», В«ГЉГ ГЄ ГўГ» Г¤ГҐГ°Г¦ГЁГІГҐ ГўГЁГ«ГЄГі?В» 18. Г’Г ГЄ Г®Г ГЎГҐГ§Г°Г Г§Г«ГЁГ·ГГ® ГГ Г§Г»ГўГ Г« ГўГ±ГҐГµ Г¬ГіГ¦Г·ГЁГ 19. Гї Г§Г ГЇГ«Г ГІГЁГ«Г Г§Г ГІГ®, Г·ГІГ®ГЎГ» ГЁГ¬ ГўГҐГ°ГЁГІГј 20. ГГўГҐГ©Г¶Г Г°Г±ГЄГЁГ© ГђГ®ГЎГЁГГ§Г®Г 21. ГќГІГ® Г¦ГҐГ±ГІ ГЈГ®Г°ГГЁГ·ГГ®Г© 22. ГіГ¤Г Г·Г«ГЁГўГ»Г¬ 23. ГЁ ГЇГ®ГІГ®Г¬, Гў Г±ГіГ№ГГ®Г±ГІГЁ, Г®Г Г±Г«Г ГўГГ»Г© Г¬Г Г«Г»Г©, Г·Г®Г°ГІ ГҐГЈГ® ГЇГ®Г¤ГҐГ°ГЁ 24. ГЋГ·Г Г°Г®ГўГ ГІГҐГ«ГјГГ®! 25. Г¬Г®Гї Г¤Г®ГЎГ°Г Гї ГІГҐГІГіГёГЄГ 26. ГІГҐГІГіГёГЄГ 27. Г¬Г Г«ГјГ·ГЁГЄ Г®ГЎГҐГ№Г ГѕГ№ГЁГ© 28. Г¬Г®Гї Г¤Г®ГЎГ°Г Гї ГІГҐГІГіГёГЄГ 29. Гї ГўГ Г± Г±ГЇГ°Г ГёГЁГўГ Гѕ 30. Ax! Г¬Г®Г© Г¤Г®Г°Г®ГЈГ®Г© 31. Гќ! Г¬Г®Г© Г¤Г®ГЎГ°Г»Г© Г¤Г°ГіГЈ 32. Г±Г®ГўГҐГ°ГёГҐГГГ® ГЇГ®Г°ГїГ¤Г®Г·ГГ»Г© Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄ 33. ГЉГ ГЄГ®Г© Г®Г·Г Г°Г®ГўГ ГІГҐГ«ГјГГ»Г© Г°ГҐГЎГҐГГ®ГЄ! 34. ГЏГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГЁГІГҐ, Г¬Г®Гї Г¤Г®Г°Г®ГЈГ Гї 35. ГЇГ®Г±Г¬Г®ГІГ°ГЁГІГҐ, ГЄГ ГЄГЁГ¬ ГЅГ«ГҐГЈГ ГГІГГ»Г¬ Г±Г¤ГҐГ«Г Г« Г±ГҐГЎГї ГЅГІГ®ГІ Г¬Г®Г«Г®Г¤Г®Г© Г·ГҐГ«Г®ГўГҐГЄ, Г·ГІГ®ГЎГ» ГІГ ГГ¶ГҐГўГ ГІГј Г± ГўГ ГёГҐГ© Г¤Г®Г·ГҐГ°ГјГѕ 36. ГГЅГ, Г¦ГҐГІГЅ-Г Г±Г±Г Г¬ГЎГ«ГҐ вЂ” ГґГЁГЈГіГ°Г» Гў ГІГ ГГ¶ГҐ 37. ГёГ Г±Г±ГЅ-Г Г-Г ГўГ Г, ГёГ Г±Г±ГЅ-Г Г-Г Г°ГјГҐГ°, ГЈГ«ГЁГ±Г Г¤ вЂ” ГґГЁГЈГіГ°Г» Гў ГІГ ГГ¶ГҐ 38. Г‚Г» ГЇГ®Г±ГІГ®ГїГГГ® Г¦ГЁГўГҐГІГҐ Гў ГЊГ®Г±ГЄГўГҐ? 39. ГЂ Гї ГҐГ№ГҐ ГГЁГЄГ®ГЈГ¤Г ГГҐ ГЇГ®Г±ГҐГ№Г Г« Г±ГІГ®Г«ГЁГ¶Г» 40. ГЇГ®Г±ГҐГ№Г ГІГј 41. ГЇГ -Г¤ГҐ-ГЎГ Г±ГЄ вЂ” Г±ГІГ Г°ГЁГГГ®ГҐ ГЇГ Г¬Г Г§ГіГ°ГЄГЁ 42. ГђГ®Г§Г ГЁГ«ГЁ ГЄГ°Г ГЇГЁГўГ ? 43. ГЌГҐ ГГіГ¦ГГ® ГЎГ»Г«Г® ГІГ ГГ¶ГҐГўГ ГІГј, ГҐГ±Г«ГЁ ГГҐ ГіГ¬ГҐГҐГёГј! 44. ГЉГ°Г Г±Г ГўГЁГ¶Г ГґГ«Г Г¬Г ГГ¤ГЄГ 45. ГЄГ°Г Г±Г ГўГЁГ¶Г ГґГ«Г Г¬Г ГГ¤ГЄГ