Надежда Тэффи    Маркита                 Тэффи Н. А. Собрание сочинений. Том 3: "Городок".         М., Лаком, 1998.                 Душно пахло шоколадом, теплым шелком платьев и табаком.         Раскрасневшиеся дамы пудрили носы, томно и гордо оглядывали публику -- знаю, мол, разницу между мною и вами, но снисхожу.         И вдруг, забыв о своей гордой томности, нагибались над тарелкой и жевали пирожное торопливо, искренно и жадно.         Услужающие девицы, все губернаторские дочки (думали ли мы когда-нибудь, что у наших губернаторов окажется столько дочек), поджимая животы, протискивались между столиками, растерянно повторяя:         -- Один шоколад, один пирожное и один молоко...         Кафе было русское, поэтому -- с музыкой и "выступлениями".         Выступил добродушный голубоглазый верзила из выгнанных семинаристов и, выпятя кадык, изобразил танец апаша. Он свирепо швырял свою худенькую партнершу с макаронными разъезжавшимися ножками, но лицо у него было доброе и сконфуженное.         -- Ничего не попишешь, каждому есть надо, -- говорило лицо.         За ним вышла "цыганская певица Раиса Цветкова" -- Раичка Блюм. Завернула верхнюю губу, как зевающая лошадь, и пустила через ноздри:         "Пращвай, пращвавай, подрутва дарагавая!         Пращвай, пращвавай -- цэганская сэмэа!.."         Ну что поделаешь! Раичка думала, что цыганки именно так поют.         Следующий номер была -- Сашенька.         Вышла, как всегда, испуганная. Незаметно перекрестилась и, оглянувшись, погрозила пальцем своему большеголовому Котьке, чтоб смирно сидел.         Котька был очень мал. Круглый нос его торчал над столом и сопел на блюдечко с пирожным. Котька сидел смирно.         Сашенька подбоченилась, гордо подняла свой круглый, как у Котьки, нос, повела бровями по-испански и запела "Маркиту".         Голосок у нее был чистый, и слова она выговаривала просто и убедительно.         Публике понравилось.         Сашенька порозовела и, вернувшись на свое место, поцеловала Котьку еще дрожавшими губами.         -- Ну вот, посидел смирно, теперь можешь получить сладенького.         Сидевшая за тем же столиком Раичка шепнула:         -- Бросьте уж его. На вас хозяин смотрит. Около двери. С ним татарин. Черный нос. Богатый. Так улыбнитесь же, когда на вас смотрят. На нее смотрят, а она даже не понимает улыбнуться!         Когда они уходили из кафе, продавщица, многозначительно взглянув на Сашеньку, подала Котьке коробку конфет.         -- Приказано передать молодому кавалеру.         Продавщица тоже была из губернаторских дочек.         -- От кого?         -- А это нас не касается.         Раичка взяла Сашеньку под руку и зашептала:         -- Это все, конечно, к вам относится. И потом я вам еще посоветую -- не таскайте вы с собой ребенка. Уверяю вас, что это очень мужчин расхолаживает. Верьте мне, я все знаю. Ну ребенок, ну конфетка, ну мама -- вот и все! Женщина должна быть загадочным цветком (ей-Богу!), а не показывать свою домашнюю обстановку. Домашняя обстановка у каждого мужчины у самого есть, так он от нее бежит. Или вы хотите до старости в этой чайной романсы петь? Так, если вы не лопнете, так эта чайная сама лопнет.         Сашенька слушала со страхом и уважением.         -- Куда же я Котьку дену?         -- Ну пусть с ним тетя посидит.         -- Какая тетя? У меня тети нету.         -- Удивительно, как это в русских семьях всегда так устраиваются, что у них тетей нет!         Сашенька чувствовала себя очень виноватой.         -- И потом надо быть повеселее. На прошлой неделе Шнутрель два раза для вас приходил, да, да, и аплодировал, и к столику подсел. А вы ему, наверное, стали рассказывать, что вас муж бросил.         -- Ничего подобного, -- перебила Сашенька, но густо и виновато покраснела.         -- Очень ему нужно про мужа слушать. Женщина должна быть Кармен. Жестокая, огненная. Вот у нас в Николаеве...         Тут пошли обычные Раичкины чудеса про Николаев, роскошнейший город, Вавилон страстей, где Раичка, едва окончив прогимназию, сумела сочетать в себе Кармен, Клеопатру, Мадонну и шляпную мастерицу.         На другой день черноносый татарин говорил хозяину чайной:         -- Ты мэнэ, Григорий, познакомь с этим дэвушкой. Она мэнэ сердце взяла. Она своего малшика поцеловала -- в ней душа есть. Я человек дикий, -- а она мэнэ теперь, как родственник, она мэнэ, как племянник. Ты познакомь.         Маленькие, яркие глазки татарина заморгали, и нос от умиления распух.         -- Да ладно. Чего ж ты так расстраиваешься. Я познакомлю. Она, действительно, кажется, милый человек, хотя -- кто их разберет.         Хозяин подвел татарина к Сашеньке.         -- Вот друг мой -- Асаев, желает с вами Александра Петровна, познакомиться.         Асаев потоптался на месте, улыбнулся растерянно. Сашенька стояла красная и испуганная.         -- Можно пообедать, -- вдруг сказал Асаев.         -- У нас... у нас здесь обедов нет. У нас только чай, файф о клок до половины седьмого.         -- Нэт... я говору, что мы с вами поедем обедать. Хотите?         Сашенька совсем перепугалась...         -- Мерси... в другой раз... я спешу... мой мальчик дома.         -- Малшик? Так я завтра приду.         Он криво поклонился, раз-два, точно поздоровался, и отошел.         Раичка схватила Сашеньку за руку.         -- Возмутительно. Это же прямо идиотство. В нее влюбился богатейший человек, а она его мальчиком тычет. Слушайте, я завтра дам вам мою черную шляпу и купите себе новые туфли. Это очень важно.         -- Я не хочу идти на содержание, -- сказала Сашенька и всхлипнула.         -- На содержание? -- удивилась Раичка. -- Кто же вас заставляет? А что вам помешает, если богатый мужчина за вами сохнуть станет? Вам помешает, что вам будут подносить цветы? Конечно, если вы будете все время вздыхать и нянчить детей, то он с вами недолго останется. Он человек восточный и любит женщин с огнем. Уж поверьте мне -- я все знаю.         -- Он, кажется, очень... милый! -- улыбнулась Сашенька.         -- А если сумеете завлечь, так и женится. Зайдите вечером за шляпой. Духи у вас есть?         Сашенька плохо спала. Вспоминала татарина, умилялась, что такой некрасивый.         -- Бедненький он какой-то. Любить его надо бы ласково, а нельзя. Нужно быть гордой и жгучей и вообще Кармен. Куплю завтра лакированные туфли. Нос у него в каких-то дырочках и сопит. Жалко. Верно, одинокий, непригретый.         Вспоминала мужа, красивого, нехорошего.         -- Котьку не пожалел. Танцует по данцингам. Видели в собственном автомобиле с желтой англичанкой.         Всплакнула.         Утром купила туфли. Туфли сразу наладили дело на карменный лад.         -- Тра-ля-ля-ля!         А тут еще повезло: соседка-жиличка начала новый флюс -- это значит дня на три, на четыре -- дома. Обещала присмотреть за Котькой.         В Раичкиной шляпе, с розой у пояса, Сашенька почувствовала себя совсем демонической женщиной.         -- Вы думаете, я такая простенькая? -- говорила она Раичке. -- Хо! Вы меня еще не знаете. Я всякого вокруг пальца обведу. И неужели вы думаете, что я придаю значение этому армяшке? Да я захочу, так у меня их сотни будут.         Раичка смотрела недоверчиво и посоветовала ярче подмазать губы.         Татарин пришел поздно и сразу к Сашеньке.         -- Едем. Обэдыть.         И пока она собиралась, топтался близко, носом задевал.         На улице его ждал собственный автомобиль. Сашенька этого даже и вообразить не могла. Немножко растерялась, но лакированные туфли сами подбежали, прыгнули, -- словно им это дело бывалое... На то, вероятно, их и сладили.         В автомобиле татарин взял ее за руку и сказал:         -- Ты мэнэ родной, ты мэнэ как племянник. Я тэбэ что-то говорить буду. Ты подожди.         Приехали в дорогой русский ресторан. Татарин назаказывал каких-то шашлыков рассеянно. Все смотрел на Сашеньку и улыбался.         Сашенька выпила залпом рюмку портвейна, думала, что для демонизма выйдет хорошо. Татарин закачался, и лампа поехала вбок.         Видно, не надо было так много.         -- Я дикий, -- говорил татарин и заглядывал ей в глаза. -- Я такой дикий, что даже скучаю. Совсэм один. И ты один?         Сашенька хотела было начать про мужа, да вспомнила Раичку.         -- Один! -- повторила она машинально.         -- Один да один будет два! -- вдруг засмеялся татарин и взял ее за руку.         Сашенька не поняла, что значит "будет два", но не показала, а, закинув голову, стала задорно смеяться. Татарин удивился и выпустил руку.         -- Надо быть Кармен, -- вспомнила Сашенька.         -- Вы способны на безумие? -- спросила она, томно прищурив глаза.         -- Нэ знаю, нэ приходилось. Я жил в провинции.         Не зная, что говорить дальше, Сашенька отколола свою розу и, вертя ею около щеки, стала напевать: "Маркита! Маркита! Красотка моя!.." Татарин смотрел грустно.         -- Скучно тэбэ, что ты петь должен? Тяжело тэбэ?         -- Ха-ха! Я обожаю песни, танцы, вино, разгул. Хо! Вы меня еще не знаете!         Розовые лампочки, мягкий диван, цветы на столах, томное завывание джаз-банда, вино в серебряном ведре. Сашенька чувствовала себя красавицей испанкой. Ей казалось, что у нее огромные, черные глаза и властные брови.         Красотка Маркита...         -- У тебя хороший малшик, -- тихо сказал татарин. Сашенька сдвинула "властные" брови.         -- Ах, оставьте! Неужели мы здесь сейчас будем говорить о детях, пеленках и манной каше. Под дивные звуки этого танго, когда в бокалах искрится вино, надо говорить о красоте, о яркости жизни, а не о прозе... Я люблю красоту, безумие, блеск, я по натуре Кармен. Я -- Маркита... Этот ребенок... я даже не могу считать его своим -- до такой степени мое прошлое стало мне теперь чуждым.         Она вакхически закинула голову и прижала к губам бокал. И вдруг душа тихо заплакала!         -- Отреклась! Отреклась от Котьки! От худенького, от голубенького, от бедного...         Татарин молча высосал два бокала один за другим и опустил нос.         Сашенька как-то сбилась с толку и тоже молчала.         Татарин спросил счет и встал.         По дороге в автомобиле ехали молча. Сашенька не знала, как наладить опять яркий разговор. Татарин все сидел, опустя нос, будто дремал.         -- Он слишком много выпил, -- решила она. -- И слишком волновался. Милое в нем что-то. Я думаю, что я его ужасно полюблю.         Расставаясь, она многозначительно стиснула его руку.         -- До завтра... да?         Хотела прибавить что-нибудь карменное, да так ничего и не придумала.         Дома встретила ее жиличка с флюсом.         -- Ваш мальчишка хнычет и злится. Сладу нет. Я больше никогда с ним не останусь.         В полутемной комнате, под лампой, обернутой в газетную бумагу, на огромной парижской "национальной" кровати сидел крошечный Котька и дрожал.         Увидя мать, он затрясся еще больше и завизжал:         -- Где ты плопадала, дулища!         Сашенька схватила его на руки, злого, визжащего, и шлепнула, но прежде, чем он успел зареветь, она заплакала и крепко прижала его к себе.         -- Ничего... потерпи, батюшка милый. Немножко еще потерпи. И нас с тобой полюбят, и нас отогреют. Теперь уж недолго...         На другое утро хозяин Сашенькиного кафе встретил на улице Асаева.         Татарин плелся уныло, щеки синие, небритые, глаз подпух.         -- Чего такой кислый? Придешь к нам сегодня?         Татарин тупо смотрел вбок.         -- Нэт. Кончена.         -- Да ты чего такой? Неужто Сашенька отшила? Татарин махнул рукой.         -- Она... ты не знаешь... Она -- дэмон. Ашибка вышла. Нэт. Нэ приду. Кончена!