Александр Пушкин - стихи 	 		  	 ЗИМНЯЯ ДОРОГА  Сквозь волнистые туманы Пробирается луна, На печальные поляны Льет печально свет она.  По дороге зимней, скучной Тройка борзая бежит, Колокольчик однозвучный Утомительно гремит.  Что-то слышится родное В долгих песнях ямщика: То разгулье удалое, То сердечная тоска...  Ни огня, ни черной хаты... Глушь и снег... Навстречу мне Только версты полосаты Попадаются одне.  Скучно, грустно... Завтра, Нина, Завтра, к милой возвратясь, Я забудусь у камина, Загляжусь не наглядясь.  Звучно стрелка часовая Мерный круг свой совершит, И, докучных удаляя, Полночь нас не разлучит.  Грустно, Нина: путь мой скучен, Дремля смолкнул мой ямщик, Колокольчик однозвучен, Отуманен лунный лик.     Я помню чудное мгновенье К ***  Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.  В томленьях грусти безнадежной В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты.  Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твой небесные черты.  В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви.  Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты.  И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь.   * * *  Простишь ли мне ревнивые мечты, Моей любви безумное волненье? Ты мне верна: зачем же любишь ты Всегда пугать мое воображенье? Окружена поклонников толпой, Зачем для всех казаться хочешь милой, И всех дарит надеждою пустой Твой чудный взор, то нежный, то унылый? Мной овладев, мне разум омрачив, Уверена в любви моей несчастной, Не видишь ты, когда, в толпе их страстной, Беседы чужд, один и молчалив, Терзаюсь я досадой одинокой; Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокий! Хочу ль бежать,- с боязнью и мольбой Твои глаза не следуют за мной. Заводит ли красавица другая Двусмысленный со мною разговор,- Спокойна ты; веселый твой укор Меня мертвит, любви не выражая. Скажи еще: соперник вечный мой, Наедине застав меня с тобой, Зачем тебя приветствует лукаво?.. Что ж он тебе? Скажи, какое право Имеет он бледнеть и ревновать?.. В нескромный час меж вечера и света, Без матери, одна, полуодета, Зачем его должна ты принимать?.. Но я любим... Наедине со мною Ты так нежна! Лобзания твои Так пламенны! Слова твоей любви Так искренно полны твоей душою! Тебе смешны мучения мои; Но я любим, тебя я понимаю. Мой милый друг, не мучь меня, молю: Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.   ЗИМНИЙ ВЕЧЕР  Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, То по кровле обветшалой Вдруг соломой зашумит, То, как путник запоздалый, К нам в окошко застучит.  Наша ветхая лачужка И печальна и темна. Что же ты, моя старушка, Приумолкла у окна? Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена?  Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей. Спой мне песню, как синица Тихо за морем жила; Спой мне песню, как девица За водой поутру шла.  Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя; То, как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя. Выпьем, добрая подружка Бедной юности моей, Выпьем с горя: где же кружка? Сердцу будет веселей.     Я вас любил...   Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим; Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим.     Я памятник себе воздвиг нерукотворный   Exegi monumentum.* 		 Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастёт народная тропа, Вознёсся выше он главою непокорной 	Александрийского столпа.**  Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживёт и тлeнья убежит - И славен буду я, доколь в подлунном мире 	Жив будет хоть один пиит.  Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий 	Тунгус, и друг степей калмык.  И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу 	И милость к падшим призывал.  Веленью бoжию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приeмли равнодушно 	И не оспаривай глупца. ____________________________ * "Я воздвиг памятник" (лат.). Эпиграф взят из произведений Горация, знаменитого римского поэта (65-8 гг. до н. э.). ** Александрийский столп - колонна, поставленная в честь царя Александра I на Дворцовой площади в Петербурге.   Анчар     В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной, Анчар, как грозный часовой, Стоит — один во всей вселенной.  Природа жаждущих степей Его в день гнева породила И зелень мертвую ветвей И корни ядом напоила.  Яд каплет сквозь его кору, К полудню растопясь от зною, И застывает ввечеру Густой прозрачною смолою.  К нему и птица не летит И тигр нейдет — лишь вихорь черный На древо смерти набежит И мчится прочь, уже тлетворный.  И если туча оросит, Блуждая, лист его дремучий, С его ветвей, уж ядовит, Стекает дождь в песок горючий.  Но человека человек Послал к анчару властным взглядом: И тот послушно в путь потек И к утру возвратился с ядом.  Принес он смертную смолу Да ветвь с увядшими листами, И пот по бледному челу Струился хладными ручьями;  Принес — и ослабел и лег Под сводом шалаша на лыки, И умер бедный раб у ног Непобедимого владыки.  А князь тем ядом напитал Свои послушливые стрелы И с ними гибель разослал К соседам в чуждые пределы.    	  	  	  Сожжённое письмо  Прощай, письмо любви! прощай: она велела... Как долго медлил я! как долго не хотела Рука предать огню все радости мои!.. Но полно, час настал. Гори, письмо любви. Готов я; ничему душа моя не внемлет. Уж пламя жадное листы твои приемлет... Минуту!.. вспыхнули! пылают - легкий дым, Виясь, теряется с молением моим. Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит... О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы; На легком пепле их заветные черты Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый, Отрада бедная в судьбе моей унылой, Останься век со мной на горестной груди...  	    Осень  (отрывок)  Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса — Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и в золото одетые леса, В их сенях ветра шум и свежее дыханье, И мглой волнистою покрыты небеса, И редкий солнца луч, и первые морозы, И отдаленные седой зимы угрозы.    УЗНИК  Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном,  Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со мною задумал одно; Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: "Давай улетим!  Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер... да я!.."    Что в имени тебе моем?   	  Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальний, Как звук ночной в лесу глухом.  Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке.  Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных, Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных.  Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я...    В начале жизни школу помню я...   В начале жизни школу помню я; Там нас, детей беспечных, было много; Неровная и резвая семья.  Смиренная, одетая убого, Но видом величавая жена Над школою надзор хранила строго.  Толпою нашею окружена, Приятным, сладким голосом, бывало, С младенцами беседует она.  Ее чела я помню покрывало И очи светлые, как небеса. Но я вникал в ее беседы мало.  Меня смущала строгая краса Ее чела, спокойных уст и взоров, И полные святыни словеса.  Дичась ее советов и укоров, Я про себя превратно толковал Понятный смысл правдивых разговоров,  И часто я украдкой убегал В великолепный мрак чужого сада, Под свод искусственный порфирных скал.  Там нежила меня теней прохлада; Я предавал мечтам свой юный ум, И праздномыслить было мне отрада.  Любил я светлых вод и листьев шум, И белые в тени дерев кумиры, И в ликах их печать недвижных дум.  Всё - мраморные циркули и лиры, Мечи и свитки в мраморных руках, На главах лавры, на плечах порфиры -  Всё наводило сладкий некий страх Мне на сердце; и слезы вдохновенья, При виде их, рождались на глазах.  Другие два чудесные творенья Влекли меня волшебною красой: То были двух бесов изображенья.  Один (Дельфийский идол) лик младой - Был гневен, полон гордости ужасной, И весь дышал он силой неземной.  Другой женообразный, сладострастный, Сомнительный и лживый идеал - Волшебный демон - лживый, но прекрасный.  Пред ними сам себя я забывал; В груди младое сердце билось - холод Бежал по мне и кудри подымал.  Безвестных наслаждений темный голод Меня терзал - уныние и лень Меня сковали - тщетно был я молод.  Средь отроков я молча целый день Бродил угрюмый - всё кумиры сада На душу мне свою бросали тень.      Странник  I    Однажды странствуя среди долины дикой, Незапно был объят я скорбию великой И тяжким бременем подавлен и согбен, Как тот, кто на суде в убийстве уличен. Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной: "Что делать буду я? Что станется со мной?"  II    И так я сетуя в свой дом пришел обратно. Уныние мое всем было непонятно. При детях и жене сначала я был тих И мысли мрачные хотел таить от них; Но скорбь час от часу меня стесняла боле; И сердце наконец раскрыл я по неволе.    "О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена!- Сказал я,- ведайте: моя душа полна Тоской и ужасом, мучительное бремя Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время: Наш город пламени и ветрам обречен; Он в угли и золу вдруг будет обращен, И мы погибнем все, коль не успеем вскоре Обресть убежище; а где? о горе, горе!"   III    Мои домашние в смущение пришли И здравый ум во мне расстроенным почли. Но думали, что ночь и сна покой целебный Охолодят во мне болезни жар враждебный. Я лег, но во всю ночь всё плакал и вздыхал И ни на миг очей тяжелых не смыкал. Поутру я один сидел, оставя ложе. Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же, Что прежде, говорил. Тут ближние мои, Не доверяя мне, за должное почли Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем Меня на правый путь и бранью и презреньем Старались обратить. Но я, не внемля им, Всё плакал и вздыхал, унынием тесним. И наконец, они от крика утомились И от меня, махнув рукою, отступились Как от безумного, чья речь и дикий плач Докучны, и кому суровый нужен врач.  IV    Пошел я вновь бродить - уныньем изнывая И взоры вкруг себя со страхом обращая, Как узник, из тюрьмы замысливший побег, Иль путник, до дождя спешащий на ночлег, Духовный труженик - влача свою веригу, Я встретил юношу, читающего книгу. Он тихо поднял взор - и вопросил меня, О чем, бродя один, так горько плачу я? И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный: Я осужден на смерть и позван в суд загробный - И вот о чем крушусь: к суду я не готов, И смерть меня страшит."                      - "Коль жребий твой таков,- Он возразил,- и ты так жалок в самом деле, Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?" И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?" Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь"- Сказал мне юноша, даль указуя перстом. Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец. "Я вижу некий свет",- сказал я наконец. "Иди ж,- он продолжал:- держись сего ты света; Пусть будет он тебе единственная мета, Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!"- И я бежать пустился в тот же миг.  V    Побег мой произвел в семье моей тревогу, И дети и жена кричали мне с порогу, Чтоб воротился я скорее. Крики их На площадь привлекли приятелей моих; Один бранил меня, другой моей супруге Советы подавал, иной жалел о друге, Кто поносил меня, кто на смех подымал, Кто силой воротить соседям предлагал; Иные уж за мной гнались; но я тем боле Спешил перебежать городовое поле, Дабы скорей узреть - оставя те места, Спасенья верный путь и тесные врата.  1835 А.С. Пушкин. Сочинения в трех томах. Санкт-Петербург: Золотой век, Диамант, 1997.      В поле чистом серебрится cнег    В поле чистом серебрится Снег волнистый и рябой, Светит месяц, тройка мчится По дороге столбовой.  Пой: в часы дорожной скуки, На дороге, в тьме ночной Сладки мне родные звуки Звонкой песни удалой.  Пой, ямщик! Я молча, жадно Буду слушать голос твой. Месяц ясный светит хладно, Грустен ветра дальний вой.  Пой: "Лучинушка, лучина, Что же не светло горишь?"    Узник  Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, Мой грустный товарищ, махая крылом, Кровавую пищу клюет под окном,  Клюет, и бросает, и смотрит в окно, Как будто со мною задумал одно; Зовет меня взглядом и криком своим И вымолвить хочет: "Давай улетим!  Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, Туда, где синеют морские края, Туда, где гуляем лишь ветер... да я!.."  1822    Весна, весна, пора любви 	    Весна, весна, пора любви, Как тяжко мне твое явленье, Какое томное волненье В моей душе, в моей крови... Как чуждо сердцу наслажденье... Всё, что ликует и блестит, Наводит скуку и томленье.                ______  Отдайте мне метель и вьюгу И зимний долгий мрак ночей.     ДЕРЕВНЯ  Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья, Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья. Я твой - я променял порочный двор Цирцей, Роскошные пиры, забавы, заблужденья На мирный шум дубров, на тишину полей, На праздность вольную, подругу размышленья. Я твой - люблю сей темный сад С его прохладой и цветами, Сей луг, уставленный душистыми скирдами, Где светлые ручьи в кустарниках шумят. Везде передо мной подвижные картины: Здесь вижу двух озер лазурные равнины, Где парус рыбаря белеет иногда, За ними ряд холмов и нивы полосаты, Вдали рассыпанные хаты, На влажных берегах бродящие стада, Овины дымные и мельницы крилаты; Везде следы довольства и труда...   Я здесь, от суетных оков освобожденный, Учуся в истине блаженство находить, Свободною душой закон боготворить, Роптанью не внимать толпы непросвещенной, Участьем отвечать застенчивой мольбе И не завидывать судьбе Злодея иль глупца - в величии неправом.   Оракулы веков, здесь вопрошаю вас!  В уединеньи величавом  Слышнее ваш отрадный глас.  Он гонит лени сон угрюмый,  К трудам рождает жар во мне,  И ваши творческие думы  В душевной зреют глубине.   Но мысль ужасная здесь душу омрачает: Среди цветущих нив и гор Друг человечества печально замечает Везде невежества убийственный позор. Не видя слез, не внемля стона, На пагубу людей избранное судьбой, Здесь барство дикое, без чувства, без закона, Присвоило себе насильственной лозой И труд, и собственность, и время земледельца. Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам, Здесь рабство тощее влачится по браздам Неумолимого владельца. Здесь тягостный ярем до гроба все влекут, Надежд и склонностей в душе питать не смея, Здесь девы юные цветут Для прихоти бесчувственной злодея. Опора милая стареющих отцов, Младые сыновья, товарищи трудов, Из хижины родной идут собой умножить Дворовые толпы измученных рабов. О, если б голос мой умел сердца тревожить! Почто в груди моей горит бесплодный жар И не дан мне судьбой витийства грозный дар? Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный И рабство, падшее по манию царя, И над отечеством свободы просвещенной Взойдет ли наконец прекрасная заря?    	  Если жизнь тебя обманет   Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись! В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет.  Сердце в будущем живет; Настоящее уныло: Всё мгновенно, всё пройдёт; Что пройдёт, то будет мило.    Жил на свете рыцарь бедный    Жил на свете рыцарь бедный, Молчаливый и простой, С виду сумрачный и бледный, Духом смелый и прямой.  Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему.  Путешествуя в Женеву, На дороге у креста Видел он Марию деву, Матерь господа Христа.  С той поры, сгорев душою, Он на женщин не смотрел, И до гроба ни с одною Молвить слова не хотел.  С той поры стальной решетки Он с лица не подымал И себе на шею четки Вместо шарфа привязал.  Несть мольбы Отцу, ни Сыну, Ни святому Духу ввек Не случилось паладину, Странный был он человек.  Проводил он целы ночи Перед ликом пресвятой, Устремив к ней скорбны очи, Тихо слезы лья рекой.  Полон верой и любовью, Верен набожной мечте, Ave, Mater Dei кровью Написал он на щите.  Между тем как паладины В встречу трепетным врагам По равнинам Палестины Мчались, именуя дам,  Lumen coelum, sancta rosa!* Восклицал всех громче он, И гнала его угроза Мусульман со всех сторон.  Возвратясь в свой замок дальный, Жил он строго заключен, Всё влюбленный, всё печальный, Без причастья умер он;  Между тем как он кончался, Дух лукавый подоспел, Душу рыцаря сбирался Бес тащить уж в свой предел:  Он-де богу не молился, Он не ведал-де поста, Не путем-де волочился Он за матушкой Христа.  Но пречистая сердечно Заступилась за него И впустила в царство вечно Паладина своего. _________________________________ * Свет небес, святая роза! (лат.)    Зимнее утро  Мороз и солнце; день чудесный! Еще ты дремлешь, друг прелестный - Пора, красавица, проснись: Открой сомкнуты негой взоры Навстречу северной Авроры, Звездою севера явись!  Вечор, ты помнишь, вьюга злилась, На мутном небе мгла носилась; Луна, как бледное пятно, Сквозь тучи мрачные желтела, И ты печальная сидела - А нынче... погляди в окно:  Под голубыми небесами Великолепными коврами, Блестя на солнце, снег лежит; Прозрачный лес один чернеет, И ель сквозь иней зеленеет, И речка подо льдом блестит.  Вся комната янтарным блеском Озарена. Веселым треском Трещит затопленная печь. Приятно думать у лежанки. Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь?  Скользя по утреннему снегу, Друг милый, предадимся бегу Нетерпеливого коня И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые, И берег, милый для меня.     * * *  		Exegi monumentum.* 		 Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастёт народная тропа, Вознёсся выше он главою непокорной 	Александрийского столпа.**  Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживёт и тлeнья убежит - И славен буду я, доколь в подлунном мире 	Жив будет хоть один пиит.  Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой, И назовёт меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий 	Тунгус, и друг степей калмык.  И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я свободу 	И милость к падшим призывал.  Веленью бoжию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приeмли равнодушно 	И не оспаривай глупца.  * "Я воздвиг памятник" (лат.). Эпиграф взят из произведений Горация, знаменитого римского поэта (65-8 гг. до н. э.).  ** Александрийский столп - колонна, поставленная в честь царя Александра I на Дворцовой площади в Петербурге.    Кавказ  Кавказ подо мною. Один в вышине Стою над снегами у края стремнины; Орел, с отдаленной поднявшись вершины, Парит неподвижно со мной наравне. Отселе я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье.  Здесь тучи смиренно идут подо мной; Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады; Под ними утесов нагие громады; Там ниже мох тощий, кустарник сухой; А там уже рощи, зеленые сени, Где птицы щебечут, где скачут олени.  А там уж и люди гнездятся в горах, И ползают овцы по злачным стремнинам, И пастырь нисходит к веселым долинам, Где мчится Арагва в тенистых брегах, И нищий наездник таится в ущелье, Где Терек играет в свирепом веселье;  Играет и воет, как зверь молодой, Завидевший пищу из клетки железной; И бьется о берег в вражде бесполезной И лижет утесы голодной водной... Вотще! нет ни пищи ему, ни отрады: Теснят его грозно немые громады.     	  Песнь о вещем Олеге  Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хозарам: Их села и нивы за буйный набег Обрек он мечам и пожарам; С дружиной своей, в цареградской броне, Князь по полю едет на верном коне.  Из темного леса навстречу ему Идет вдохновенный кудесник, Покорный Перуну старик одному, Заветов грядущего вестник, В мольбах и гаданьях проведший весь век. И к мудрому старцу подъехал Олег.  «Скажи мне, кудесник, любимец богов, Что сбудется в жизни со мною? И скоро ль, на радость соседей-врагов, Могильной засыплюсь землею? Открой мне всю правду, не бойся меня: В награду любого возьмешь ты коня».  «Волхвы не боятся могучих владык, А княжеский дар им не нужен; Правдив и свободен их вещий язык И с волей небесною дружен. Грядущие годы таятся во мгле; Но вижу твой жребий на светлом челе,  Запомни же ныне ты слово мое: Воителю слава — отрада; Победой прославлено имя твое; Твой щит на вратах Цареграда; И волны и суша покорны тебе; Завидует недруг столь дивной судьбе.  И синего моря обманчивый вал В часы роковой непогоды, И пращ, и стрела, и лукавый кинжал Щадят победителя годы... Под грозной броней ты не ведаешь ран; Незримый хранитель могущему дан.  Твой конь не боится опасных трудов: Он, чуя господскую волю, То смирный стоит под стрелами врагов, То мчится по бранному полю, И холод и сеча ему ничего. Но примешь ты смерть от коня своего».  Олег усмехнулся — однако чело И взор омрачилися думой. В молчанье, рукой опершись на седло, С коня он слезает угрюмый; И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой.  «Прощай, мой товарищ, мой верный слуга, Расстаться настало нам время: Теперь отдыхай! уж не ступит нога В твое позлащенное стремя. Прощай, утешайся — да помни меня. Вы, отроки-други, возьмите коня!  Покройте попоной, мохнатым ковром; В мой луг под уздцы отведите: Купайте, кормите отборным зерном; Водой ключевою поите». И отроки тотчас с конем отошли, А князю другого коня подвели.  Пирует с дружиною вещий Олег При звоне веселом стакана. И кудри их белы, как утренний снег Над славной главою кургана... Они поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они...   «А где мой товарищ? — промолвил Олег,— Скажите, где конь мой ретивый? Здоров ли? всё так же ль легок его бег? Всё тот же ль он бурный, игривый?» И внемлет ответу: на холме крутом Давно уж почил непробудным он сном.  Могучий Олег головою поник И думает: «Что же гаданье? Кудесник, ты лживый, безумный старик! Презреть бы твое предсказанье! Мой конь и доныне носил бы меня». И хочет увидеть он кости коня.  Вот едет могучий Олег со двора, С ним Игорь и старые гости, И видят: на холме, у брега Днепра, Лежат благородные кости; Их моют дожди, засыпает их пыль, И ветер волнует над ними ковыль.  Князь тихо на череп коня наступил И молвил: «Спи, друг одинокий! Твой старый хозяин тебя пережил: На тризне, уже недалекой, Не ты под секирой ковыль обагришь И жаркою кровью мой прах напоишь!  Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала!» Из мертвой главы гробовая змия Шипя между тем выползала; Как черная лента, вкруг ног обвилась: И вскрикнул внезапно ужаленный князь.  Ковши круговые, заленясь, шипят На тризне плачевной Олега: Князь Игорь и Ольга на холме сидят; Дружина пирует у брега; Бойцы поминают минувшие дни И битвы, где вместе рубились они.